Тами Олдхэм-Эшкрафт - Во власти стихии. Реальная история любви, суровых испытаний и выживания в открытом океане

Тридцать первое октября. Хеллоуин. Девятнадцать дней после урагана. Согласно полуденным замерам, при ровном ветре я прошла сорок миль. Я вспоминала, как в детстве на Хеллоуин с друзьями переодевались и ходили играть в «сладость или гадость». Я вспомнила год, когда сильно заболела. Мне было семь, и дедушка с бабушкой взяли для меня напрокат платье-чарльстон. Оно ужасно мне нравилось, потому что бахрома, нашитая на атласную ткань, дрожала, а на головной повязке сверкали фальшивые драгоценные камни. На третьем доме мне стало плохо и отчаянно захотелось домой: в корзинке для сладостей у меня было всего три конфетки, и больше никто не желал выйти и посмотреть на мой чудесный костюм. Интересно, кем в этом году нарядят моего трехлетнего брата, наверное пиратом или ковбоем.

Я всегда была равнодушна к еде, но в тот вечер на «Хазане» я решила угостить себя какой-нибудь сладостью, чтобы отвлечься от той гадости, в которой жила. Я открыла небольшую баночку консервированной ветчины и вылила на нее полбанки сливового соуса. Сливовый соус был таким деликатесом – не в последнюю очередь потому, что банка уцелела во время урагана лишь чудом, – что я не могла позволить себе съесть все за один ужин. Я вкушала его с арахисовым маслом и крекерами. На десерт у меня были восхитительные консервированные груши. Из-за того что я проглотила столько еды за один присест, мне стало дурно, но остановиться я не могла.

– Тебе стоит притормозить. Надо беречь еду, у тебя остался всего один ящик консервов.

– Отлично, может, я в итоге умру с голоду.

– Вряд ли, если будешь питаться так, как сейчас.

– Слушай, сегодня ведь Хеллоуин, и это мое угощение. А что для тебя сладость, Голос, и есть ли у тебя в невидимом рукаве какая-нибудь гадость?

– Ты, Тами. Ты моя сладость.

– Гм, ничего себе…

Первого ноября я апатично осматривала море в бинокль, чем занималась обычно от тридцати до ста раз на дню. Неожиданно я заметила на горизонте что-то оранжевое. Это оказался большой буй мандаринового цвета, к которому был привязан красный флажок. Яркий буй был виден только тогда, когда поднимался на волнах.

– Ого, ты только посмотри, – сказала я, обращаясь к судовой утке, на которой болтался страховочный трос Ричарда.

Я изменила курс и примерно через час подошла к бую настолько близко, что стала видна привязанная к нему сеть. Может, стоит пришвартоваться к сети и подождать, когда вернется рыболовное судно? А что, если оно никогда не вернется? Я не знала, что мне делать.

Собравшись с мыслями и еще раз осмотрев сеть, я поняла, что она наверняка брошена. Уж слишком сильно она обросла ракушками, слишком много на ней болталось водорослей, чтобы ее поставили недавно. Возвращаться за ней никто не собирался. Надо двигаться дальше. Я уже и без того потратила два часа драгоценного времени.

За следующий день я преодолела, как ни удивительно, шестьдесят миль, и еще пятьдесят – через день. «Хазана» явно попала в североэкваториальное течение и шла на хорошей скорости. Я радовалась тому, что послушалась интуиции и спустилась обратно, решив держаться ближе к линии восемнадцатого градуса северной широты. По моим подсчетам, до Гавайев оставалось всего пятьсот девяносто миль. Всего-то! На улиточной скорости я протащилась тысячу миль по Тихому океану, в полном одиночестве, и теперь думала «всего-то». Земля близко, но все равно еще очень-очень далеко.

«Если бы мой шкипер был со мной», – написала я в судовом журнале.

Следующие два дня шел дождь, и море волновалось.

Солнечные лучи упали на закрытые веки, и яркий белый свет разбудил меня. Я вскочила, отвязала штурвал и взялась за него. Парус надулся, полный ветра. Море успокоилось, и «Хазана» шла гораздо быстрее. Она рассекала волны по меньшей мере на двух узлах. Я ощущала воодушевление, восседая на подушках, придвинутых к комингсу кокпита. Мне нравилось править ногой, обхватывая пальцами прохладную сталь штурвала. Голова гудела от готовности к действию после нескольких часов сна. И как обычно, я погрузилась в размышления – обо всем на свете.

Интересно, думала я, почему вообще зародилась жизнь? Как это земля, вода, небо, звезды, люди и животные оказались связаны друг с другом? И связаны ли мы? Я ощущала свою связь с Минкой, немецкой овчаркой, с которой я росла. Она умела читать мои мысли: она всегда знала, если мне было грустно, тоскливо, если я была не в своей тарелке. Вот если бы она сидела рядом со мной, положив свою мягкую шерстяную голову мне на колени. Я вспомнила, как часто нас с Ричардом посещали одни и те же мысли – телепатия. Возможно, мы до сих пор умеем думать об одном и том же? Может ли он почувствовать, как мне его не хватает? Если бы только Ричард снова взмахнул рукой, указывая на сушу, и мы воскликнули бы в один голос: «Вот же вход!» Казалось, что мы всегда восклицали в один голос.

– Вот же вход! – прокричали мы с Ричардом. Мы в волнении предвкушали встречу с архипелагом Туамоту, самой большой группой атоллов в мире.

Лоции предостерегали моряков, что течение в шестидесятифутовом входе в атолл Рароиа составляет восемь узлов. Мы дожидались затишья между приливом и отливом и только тогда решились войти в пролив и бросили якорь на песчаное дно рядом с маленькой деревней. Пока мы убирали паруса после четырехдневного перехода, в нашу сторону двинулась двадцатифутовая моторка. Рулевой умело причалил к «Майялуге» и заглушил мотор. Он представился как Реми и пригласил нас на ланч со своей семьей.

Высадившись на берег, мы дошли с Реми до небольшого дома, где нас встретила его семья. Он познакомил нас с женой, Люси, с дочерью Сильвией, женихом Сильвии, Кимо. Нас удобно усадили в креслах на песочке, где мы наслаждались ароматом свежего тунца, жарившегося на углях.

Вдруг я заметила в лагуне черные спинные плавники. Я выпрямилась, присмотрелась, и мы с Ричардом воскликнули вместе:

– Акулы!

Реми засмеялся и пожал плечами. Затем он что-то быстро сказал Ричарду, и Ричард объяснил мне, что местные жители не обращают внимания на рифовых акул, потому что те хоть и проявляют к людям интерес, но никогда не нападают. Однако Реми посоветовал не уплывать далеко от тузика, когда будем купаться в лагуне, чтобы быстро забраться в лодку, если акулы подплывут слишком близко.

Реми упомянул, что по воскресеньям они не собирают копру – высушенную мякоть кокосового ореха – и с удовольствием покажут нам остров Кон-Тики на другой стороне лагуны.

Утром следующего дня мы привязали их моторку к корме «Майялуги» и отправились на Кон-Тики. И Ричард, и я ощущали благоговейный трепет, оказавшись на маленьком коралловом острове, где в 1947 году окончил свой путь знаменитый плот из бальсовых бревен, на котором Тур Хейердал и его команда совершили переход из Перу за сто один день.