Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Ну, а ты над чем работаешь? Пиши мне, не стесняясь, о всех твоих нуждах, мне будет только приятно тебе помочь, послав необходимые тебе книги. Передай самые добрые мои пожелания твоей семье.

Со всей теплотой, Витторио Страда».

К тому времени не полемика даже, а неравное противоборство убежденного сталиниста Кочетова с убежденным марксистом Страдой закончилось преданием последнего анафеме. Ведь и марксисты бывают разные — ручные и дикие, послушные и строптивые. Хочется лишь заметить, что и многие писатели-соотечественники презирали Кочетова, но, увы, и побаивались его крепко. Еще бы — он был литературным боссом, мстительным и хитрым. Легко и просто мог он обречь любого на вечное литературное забвение. Что не помешало одному поэту-сатирику и в брежневское безвременье сочинить и распространить среди друзей и знакомых такую вот эпиграмму:

Где Кочетов, добавим от себя, на короткий срок возглавил «Литературную газету», а затем журнал «Октябрь», продолживший тогда худшие традиции октябристов. Нет, мне известно, что о мертвых, а Всеволод Кочетов давно отошел в мир иной, хорошо или ничего. Только если справедливо, что без прошлого нет будущего, то как же не вспомнить о тех, кто, выражаясь языком мастерски подтасовывающего факты юдофоба Шафаревича, своей интеллигентофобией проложил дорогу нынешним чистопородным, весьма агрессивным псевдорадетелям о судьбе России.

Для истины тоже не существует срока давности.

Дошел я в своих воспоминаниях до времен почти перестроечных и крепко задумался — идти ли дальше или вернуться назад? И выбрал второе. Раз уж я решил рассказать о знаменитостях и людях с необычной судьбой, то разве можно не поведать о дорогом друге моем Примо Леви. На его долю выпали такие испытания и беды, какие и в страшном сне себе вообразить нельзя. А он не сломался, все выдержал, смог даже рассказать о том в поразительной своей книге «Человек ли это», а мне — когда я сумел наконец попасть в его родной Турин.

Состоялась же наша первая встреча летом 1968 года. Лишь тогда разрешили после долгих лет сидения в невыездных отправиться переводчиком на турнир фехтовальщиц — Трофей Мартини.

Привез я Леви и скромный подарок — подборку переведенных мною его научно-фантастических рассказов.

Маленький, сухопарый, седой как лунь, Примо Леви был необычайно подвижен и красив в каждом своем движении и жесте. Гостей он принимал сердечно, по-домашнему. А в скромную его квартиру на Корсо Ре Умберто, 75, целыми толпами приходили студенты и школьники. С одной-единственной целью — услышать от него рассказ о «вселенной мук», как сами узники называли нацистский лагерь смерти Освенцим, куда Примо Леви попал в конце войны, в 1944 году. Было ему тогда, недавнему химику в частной лаборатории, всего двадцать пять лет. Леви охотно рассказывал молодежи о старом и новом фашизме, участвовал в разных конференциях. Но где-то на донышке души хранилось такое, о чем он не хотел вспоминать, даже оставшись наедине с самим собой.

Он и со мной был мягок и деликатен, но, видно, его, скупого на проявление чувств, не слишком разговорчивого и даже замкнутого, смущала вначале моя порывистость и резкость суждений. Только года через три мы с ним перешли на «ты», и протянулась между нами незримая, но прочная нить безмолвного взаимопонимания, без которого немыслима истинная дружба. Помогло мне и то, что еще раньше я прочел его автобиографическую книгу о жизни в лагере — ведь и там тоже шла своя, чудовищная, но жизнь.

До самого того радостного дня, когда советские войска принесли освобождение примерно двум тысячам чудом уцелевших узников.

Обо всем этом Примо Леви рассказал в своем всемирно известном романе «Человек ли это». Ну, а потом для немногих счастливцев, если их такими можно назвать, наступили замечательные и отчаянно-тяжелые дни привыкания к обретенной свободе. Они учились жить заново, как малыши учатся ходить. Вот и о перипетиях отнюдь не скорого и нелегкого возвращения из пересыльного пункта в Белоруссии в родной Турин Примо Леви поведал своим читателям во второй книге воспоминаний «Передышка».

Нет, Леви в лагерной литературе вовсе не был первопроходцем. Сразу после войны в Советском Союзе, в Англии и в самой Италии появилось немало документальных свидетельств бывших узников Бухенвальда, Треблинки и Освенцима.

Вот только книга Примо Леви «Человек ли это» разительно отличается от всех остальных — она единственная в своем роде.

К немалому своему изумлению, я не нашел в ней ни описания зверств нацистов, ни леденящих душу сцен уничтожения в газовых камерах тысяч и тысяч женщин, стариков и детей и всех ослабевших, не годных больше к работе мужчин.

Смерть в лагере была вещью повседневной, обыденной и узников ничуть не пугала. Но от этого читателю еще печальней и беспросветнее. Даже самому Примо Леви — писателю со временем стало невмоготу рассказывать о бесконечной череде пыток голодом и непосильным трудом, когда мгновенная смерть виделась как избавление от лагерного ада. И тогда он попытался вырваться из мира зловещих теней в мир фантастики. Там истории тоже нередко заканчиваются трагично, но порой они бывают веселыми и даже очень смешными. Правда, Леви настолько свыкся с лагерной темой, что не решился опубликовать улыбчивые — и это второе после спасения чудо, он и в Освенциме не утратил чувство юмора, — полные любви к людям рассказы под своим именем. Придумал себе псевдоним Дамиано Малабаила.

Вскоре, однако, был «разоблачен», и премию «Багутта» за сборник научно-фантастических рассказов жюри присудило именно писателю Примо Леви. Скромный, иной раз до робости, он сообщил мне об этом событии в коротеньком, автоироничном письме 15 января 1967 года.

«Дорогой Вершинин.

Совершенно для меня неожиданно на голову мне свалилась премия „Багутта“. Поистине, мир полон сюрпризов. Посылаю несколько газетных заметок в надежде, что это поможет вам „пробить“ мои „Естественные истории“. Хочется верить, что вы наконец-то получили и театральную версию моей книги „Человек ли это“.

С самыми теплыми пожеланиями. Ваш Примо Леви».

Автор одной из статей в миланской газете «Коррьере делла сера» отмечал, что Примо Леви вполне заслужил столь престижную премию. При этом он, однако, задается вопросом, почему после первых двух автобиографических книг, проникнутых высочайшим состраданием к узникам лагерей, а иногда даже к надзирателям, Леви обратился к несколько абстрактному жанру научной фантастики.