Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Патруль мгновенно схватил девушку и отвел в городскую тюрьму. Короткий допрос — свою подлинную фамилию она скрыла, — и ее вновь отправляют в лагерь. Но не в СН 89, а в Дахау. Ведь она явная, закоренелая антифашистка — посмела обозвать их, эсэсовцев, канальями.

Дахау сами гитлеровцы называли лагерем «поэтапного уничтожения заключенных». Здесь избиение узников было делом ежечасным, а пытки и убийства — повседневным. Но в редкие минуты «затишья», когда охранники и надзиратели отдыхали за шнапсом и закуской, у них были обычные, незлые даже лица. В той, мирной жизни, пишет Луче, их вполне можно было принять за чиновников, мастеров на заводе, почтовых служащих. Большинство из них таковыми и были в долагерные времена. Однако они все до одного прошли нацистскую школу «бездумности и безнаказанности своих действий».

Похоже, самое страшное как раз и заключается в «нормальности» пыток и убийств, которые нацисты и их сообщники воспринимали как обыкновенную работу. Да еще и прекрасный способ обогатиться. Уничтожив очередную партию заключенных, они спокойно вырывали у мертвецов золотые зубы, снимали одежду, башмаки. Так вершился их бизнес на крови.

Правда, Луче д’Эрамо в конце своей книги «Отклонение», когда на лагерные воспоминания наложился опыт почти двадцати послевоенных лет, приходит к умозаключению довольно-таки неожиданному. Теперь у нее возникла мысль, что не только сломившиеся морально узники, но и многие надзиратели, охранники, капо тоже были рабами, послушными исполнителями воли нацистских главарей и монополий. А раз и они рабы, слуги хозяев, их надо не всей душой ненавидеть, а презирать.

Однако своими же личными лагерными воспоминаниями Луче сама опровергает эти более поздние рассудочные умозаключения.

Когда мы впервые встретились с ней (а до этого общались по телефону) в Риме в 1975 году, я напомнил Луче эпизод о ее неудачной попытке бежать из лагеря.

Поймали ее во Франкфурте, и расправу над беглянкой учинил собственноручно лагерфюрер герр Барек.

«Гнусная тварь, — удар ногой в живот, — предательница, — новый удар. — Да я тебя сейчас прикончу, — кричит он.

А я не отрываю от него взгляда, из моего горла еле слышно вырывается „Teige“ — трус. Безостановочно и как бы машинально я повторяю: „трус, трус, трус“, точно в этом слове сосредоточилась вся моя воля к жизни».

Луче отложила свою книгу и тихо сказала:

— Ты прав, Лев. В тот момент я не задумывалась, раб он или нет, я смертельно его ненавидела. Значит, и такое забывается. А ведь помнить это надо всегда, до последнего дня.

Одно Луче подметила с абсолютной, неоспоримой точностью. Даже в Дахау существовало разделение узников на три категории. К первой принадлежали «арийцы», заключенные из стран Западной Европы. Лишь им дозволялось пусть крайне редко, но получать продовольственные посылки от Международного Красного Креста. А в выходной день они могли на целые двенадцать часов покинуть лагерь. Вторую составляли советские военнопленные. Их постоянно избивали, пытали и часто просто убивали за малейшую провинность. Но все-таки реже, чем евреев. Они, евреи, входили в низшую, третью категорию «недочеловеков», обреченных на истребление повальное.

Убивали не сразу. В своем большинстве это были ремесленники: портные, сапожники, столяры из восточноевропейских гетто и городков. А значит, до поры до времени их можно использовать как опытную и толковую рабочую силу на нужды Третьего рейха. Ну а евреи — врачи, химики, инженеры в самом конце войны, по словам Луче д’Эрамо, воспринимались нацистами как «ценный умственный капитал».

Все равно, узники-евреи знали, что рано или поздно их ждет в Дахау смерть. Но одна-единственная надежда все-таки теплилась.

Знакомый Луче, лагерник с нашивкой — «красным треугольником», иными словами, уголовник, рассказал ей, что друзья-евреи доверили ему тайну: нацисты будто бы ведут со швейцарским правительством секретные переговоры. Обсуждается возможность продажи большой группы узников-иудеев за весьма, понятно, крупную сумму денег. Проблема лишь в том, где ее заполучить, и быстро.

Насколько мне известно, переговоры эти завершились ничем — Швейцария была нейтральной страной больше на словах, чем на деле.

Вернемся, однако, к судьбе Луче д’Эрамо. Из проклятого Дахау ей удалось бежать во время бомбежки городка союзной авиацией. Убежище же в городе Майнце ей дал ее сотоварищ по лагерным мукам, поляк, раздобывший себе и Луче фальшивые документы. Она даже сумела устроиться работать уборщицей в гостинице.

Казалось бы, сиди себе тихонько в своей конуре и не высовывайся — благо войска союзников в каких-нибудь двадцати километрах от города. Но после очередной бомбежки к Луче и Иоханну подбежала немецкая девушка и, плача навзрыд, крикнула, что под развалинами лома остались ее отец с матерью. Разве могла Луче не прийти ей на помощь! Она бросилась откапывать заживо погребенных под обломками немцев. В самый разгар работ на нее рухнула стена. Спас Луче от верной смерти ее друг Иоханн. Прыгнул в дымящуюся воронку и вытащил раздавленную балкой, полуобгоревшую и потерявшую сознание Луче на улицу.

Ее привезли в больницу, врач осмотрел ее и сказал, что она мертва. Собрались отнести ее в морг, и тут Луче открыла глаза и сказала по-немецки: «Я пока еще не умерла».

Врачам удалось сохранить ей жизнь, но ноги навсегда остались покалеченными. Надо было обладать огромным мужеством, чтобы перенести затем в Италии семнадцать тяжелейших операций и вопреки всему вернуться к активной жизни. Луче смогла закончить в Риме университет, стать прекрасным журналистом и переводчиком, выйти замуж и родить сына.

Увы, семейная ее жизнь сложилась весьма неудачно. Когда Луче уже не могла ходить на костылях, а передвигалась и по комнате лишь в инвалидной коляске, муж стал донимать ее разговорами о ее физической ущербности.

Вскоре они развелись. Женщина воли не железной даже, а стальной, Луче выдержала и это тяжкое испытание. Продолжила борьбу за права инвалидов, печатала статьи в римских газетах и журналах, а главное — написала книгу воспоминаний «Отклонение».

Книгу переиздали в Италии уже 12 раз, она опубликована почти во всех странах Западной Европы, в Японии и Америке, но не в России.

Еще в 1974 году я предложил издательству «Прогресс» перевести ее на русский язык и познакомить с ней широкого советского читателя.

Бдительный редактор ответил решительным «нет». Доводы были иными, чем при отказе печатать книгу Примо Леви «Человек ли это», однако почти схожими.

По его словам, в книге — он прочел ее на французском языке — нацисты, конечно, предстают хладнокровными убийцами. Только ведь и сами узники выглядят часто жалкими, безвольными существами, неспособными противостоять хоть как-то своим мучителям.