Валерий Безручко-Надион - Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами

Теперь о том, как же создавался дом. Советская власть проявила милосердие и взамен затопленного дедова дома с дивным садом и постройками выдала ему участок в голой степи с маленьким деревцем, неизвестно как туда попавшим. Сел дед посреди участка и «тай думку гадал» как жить дальше. Районные власти и тут проявили «нечеловеческий» гуманизм. Выдали ему гроши, на которые можно было разве сортир возвести. Взял в долг небольшую сумму у брата, соседи — «утопленники» тоже помогали друг другу, чем могли, и стал строить дом названием «щось буде». Материал собирал «с миру по нитке». Какой уж получится, главное, чтоб был теплым, потому как зимы на Украине бывают очень холодными. А еще нужен крепкий кирпичный фундамент и толстые стены, обязательно сложить большую русскую печь, а уж крышу придется крыть соломой, не железом же, — где его взять?

Сейчас, в двадцать первом веке, я, полный дилетант в строительном деле, человек другой эпохи, могу только улыбаться своим познаниям в строительстве украинских хат. Деду же моему, видно, тогда было не до улыбок, сидючи в открытом поле, окруженным женой и тремя маленькими девочками. Да и не прояви тогда Азарий Надион такого упорства и жажды жизни, (к слову — что за имя, что за фамилия у простого «хохла», а ведь попадались мне позже в западной Украине и такие имена и такие фамилии, но не знаем мы своих родословных, не научили спрашивать об этом своих детей и внуков); продолжу главную мысль — не исполни дед святого долга перед семьей — не писать бы мне сейчас этих строк, не родиться бы мне на белый свет. Но, как говорится, это совсем другая тема.

Дом получился, хоть и небольшой, зато крепкий и теплый. Днем в самую жару в нем было прохладно, а зимой большая русская печь, стоявшая в самой середине дома, жарко разогревала три небольших комнатки, прилепившиеся к ней с трех сторон, примешивая к теплому печкиному духу аромат дерева, глины, известки и трав, хранившихся бабушкой на печкиной же спине, в ногах у спящих дочек. Иногда в доме было так жарко, что открывали дверь на небольшую терраску, служившею одновременно и кухней, поскольку в углу стояла старенькая газовая плита, а по всем стенам — развешены дары украинской земли, начиная от лука и чеснока и кончая баклажанами и перцем. Нужно сказать, что во всех комнатах были двойные рамы, которые закладывали зимой ватой, а летом, при постоянно закрытых ставнях в дневное, самое знойное время, на Украине говорят — в «пекло», в доме было прохладно, тихо (так как все сидели под шелковицей) и даже таинственно. Эту таинственность придавала большая потрескавшаяся копия картины художника Куинджи «Ночь на Днепре» (кажется так называется). Не знаю, как она попала в этот дом, но темная, почти черная по колориту картина, едва заметный под бледной луной Днепр, пугали меня. Мне казалось, что и комната наполнена этим призрачным светом луны, и я бежал из дома во двор, полный солнцем, в самое «пекло».

Вот что запомнилось мне о хате и дворе во время моих нечастых каникул на Далекую улицу, 28. А нужно было это знать моему читателю, чтоб провести его дальше по узкой тропе воспоминаний моего украинского детства.

Двадцать лет спустя Другая Украина

Итак, путь мой лежал в славный город Херсон, и добираться до него я должен был по Днепру на «Ракете». Этот вариант, наиболее красивый, я выбрал сам. Херсон, город овеянный боевой славой, заложенный Григорием Потемкиным, манил мое воображение. Плыть до Херсона на «Ракете» тоже манило мое воображение. А теперь представим всю несостоятельность этой идеи. И плыл бы я до славного города Херсона и плыл… пока не уперся бы в берег турецкий. Мало того, что я перепугал бы всех турчанок, стирающих мужнины панталоны, привел бы в шок отдыхающих на берегу туристов и аборигенов, — но вдобавок вызвал бы мировой скандал, нарушив международные границы и не поставив в известность об официальном визите турецкого премьер-министра. В реальности существовал авиарейс Днепропетровск — Херсон, на который мне и взяли билет. Так как улетал я рано утром, с Женей мы простились накануне вечером, обменявшись звонками. Она очень оживилась, узнав, что из Херсона мои гастроли продолжатся в прикарпатской Украине, и начнутся они с совсем мне неизвестного города Станислава. Конечно, неизвестного. Откуда мне — «малограмотному» гастролеру, было знать, что в 1962 году Станислав был переименован в Ивано-Франковск. Говорила Женя умоляюще о том, что давно мечтала побывать в прикарпатских городах и если бы не англичане, к которым она приставлена… Но есть у нее одна слабая надежда на недельку от них избавиться и тогда она меня встретит в Станиславе, она уж узнает, как до него добраться.

— Ну возьмите меня с собой, я вам совсем не помешаю, буду делать все, что прикажете! — слышал я в телефоне.

Она с удовольствием послушает мои концерты и «изучит» Карпаты, если я, конечно, не возражаю на условиях ее полной материальной независимости от меня. Она будет просто привязавшейся ко мне поклонницей… И все это говорилось с интонацией маленькой девочки, которую нельзя обижать. И, конечно, вспомнилось, как мы сидели поздним вечером на террасе и на нас без удержу падали звезды. Какой мужчина в тот момент сказал бы ей «нет»?

В Херсоне у меня было только два концерта, а перед концертом — не до прогулок. Но, тем не менее, две вещи остались в моей памяти. Это, конечно же, памятник Екатерине, стоявший в самом центре города на высоком пьедестале, водруженный по приказу Потемкина. Второго такого в России нет. Она стоит во весь рост в чудесно «прописанном» царском одеянии (что меня, обывателя, поразило), где видна каждая складка платья, каждая пуговичка, с высоко поднятой головой и взглядом, устремленным на будущий русский флот. Пишу я это, а сам думаю, ну что за жанр я выбрал. Воспоминания, школьное сочинение, описание природы и человеческих характеров, фантазия автора. Но… всё это мельком, как бы со стороны, не вгрызаясь вглубь. Уж больно похоже на путевые заметки. А пускай! Я пишу то, что видел, чувствовал в свои разные годы и смотрел разными глазами. В конце концов — это моё и только мое.

И еще поразила гостиница, в которой я жил. Это было старинное здание, заканчивавшее собой улицу и выходящее торцом на центральную площадь. А торец здания обнимал широкий и длинный балкон с кружевными чугунными бортиками, чтобы дамы и господа во время бала в волнующую жаркую ночь могли выйти на балкон остудить себя и успокоить разгулявшиеся нервы.

Приятно было помечтать, как на этот балкон выходили во время светских приемов гости. Широкие двери балкона открывали огромную хрустальную люстру, мелькали танцующие пары под звуки модного в те времена вальса. Все окна дома были освещены, из них доносилась французская речь, прерываемая женским смехом.