Валерий Безручко-Надион - Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами

Через некоторое время опять раздался трубный глас, и с противоположной стороны поляны, развороченной, вспаханной, будто по ней прошли танки, захрустели сучья, ветки — и показался первый боец. Он оглядел поляну и еще раз с хрипом затрубил, вызывая соперника. Появился и другой. Два мощных самца, но вид у них, еще до драки, был жалкий: морды — в запекшийся крови, кровь и раны — на груди. У одного вместо рогов торчали осколки, сами же роскошные ветвистые рога лежали на поляне, у другого же его грозное оружие сдвинулось совсем набок и держалось на честном слове. Соперники разошлись по углам поляны и замерли, чуть опустив головы и издавая хрип. Затем, не спеша сблизились и уперлись лбами, как будто стараясь сдвинуть друг друга и повалить наземь. Раздался треск сломанных рогов, хрипы и потекла кровь. Все женщины отвернулись и пошли прочь.

— Что ж, так продолжается, пока не поубивают друг друга?

— Обычно до этого не доходит. Слабый отступает и покидает стадо.

Быстро темнело, мы вышли из леса и стали прощаться, так как завтра в семь утра улетали в Москву. Хозяин рыбной фермы просил не волноваться за собаку, так как сейчас позвонит в аэропорт и всё уладит. Его там все знают. Наташа сбегала на станцию и притащила большую плетеную корзину, доверху уложенную крапивой.

— Не смущайтесь, крапива прекрасно сохраняет форель хоть два-три дня. В Москве будете кушать и вспомните про нас.

Кроме «спасибо» я от волнения ничего не смог из себя выдавить. «Мы и так всех вас никогда не забудем» — подумал, но почему-то не сказал. Мы часто в жизни чего-то важного не договариваем.

Все направились к вагончикам, а мы с Женей задержались.

— Давай мне собаку, — она протянула руку к поводку, — а ты понесешь корзину. Завтра у меня с утра ее будем жарить, для всех в это время мы еще будем в Карпатах.

— Господи, мы ничего не знаем друг о друге. Столько событий! Мы только спали вместе. Или это была не ты?

— Конечно, не я. Кровати-то были разные, каждый раз ты и не заглядывал. Особенно хорошо выспались у бандитов на полу в казарме.

— Все-таки лучшая ночь была на Каховском море, под звездами, — я поставил корзину на землю и крепко обнял эту еще неизвестную мне Женьку.

И вдруг под левой лопаткой я нащупал нечто твердое, подвязанное ремешками, это мог быть только пистолет. Мы молча смотрели друг другу в глаза. Нас хранил Господь. «Спасибо, Боже, что до этого не дошло!» — подумал я.

— Эй, командир, вы скоро? А то уедем без вас.

Мы побежали к нашим тележкам. Первым мчался Скаут, волоча за собой поводок, за ним Женя, я, за мной скакала корзина с рыбой.

Короткий гудок и — прощайте, Карпаты!

Самолет летел над Украиной, я сжимал на подлокотнике руку Жени, в ногах у нас, высунув язык, лежал Скаут.

Женя рассказывала:

— Под прикрытием переводчицы мне нужно было попасть в Ивано-Франковск. О том, что там неспокойно мы знали давно. Формирования под знаменем Банд еры крепли и вооружались. Информации о том, что там творилось, у нас было мало. И попасть в Прикарпатье мне следовало не рейсом в Ивано-Франковск из Москвы, где на меня могли положить глаз, а окольным путем, хотя бы из Каховки. И тут подвернулся ты.

— А я считал, что мне подвернулась ты, — она отошла от плиты и с ножом пошла на меня.

— Тогда давай вместе считать, что мы сами подвернулись друг другу.

— Не возражаю. И если ты не перестанешь отвлекать меня, то форель превратится в угольки.

— А может нам пригласить ещё кого-нибудь? А то ведь не поверят.

— Зови, отлично. Только пусть захватят еще одну бутылку белого вина.

Друзья себя ждать не заставили. Мы не торопились, смаковали форель и все рассказывали по порядку. И скоро от форели остались одни воспоминания — воспоминания о гостеприимной рыбной ферме и ее чудесных обитателях.

Кажется я еще в горах сказал «Прощайте, Карпаты!». Но сейчас с высоты десяти тысяч метров я не мог сказать — прощай, Украина! Моя суть протестовала. Мы часто используем слово «прощай» как «до свидания», а оно имеет более глубокий смысл — «прощай навсегда». Этого я говорить не хотел.

Я просто смотрел на далекую землю. Летел я в Днепропетровск в командировку, дня на два, которую, если честно, устроил себе сам. Меня как магнит тянули к себе детство, большой голый двор с единственным деревом, белая старая хата. Поумирали старики, но еще жива была тетка, переехавшая на новую квартиру и брат Валерка со своей новой семьей.

Я взял такси и сказал:

— Далекая, 28.

Водитель долго молчал, потом обернулся и спросил:

— А что там?

Я тоже помолчал и ответил:

— Мое детство.

Он долго возил меня, хотел показать город, заработать на приезжем. Я прикинулся лохом и смотрел на заснеженный незнакомый мне город. Наконец, таксисту самому надоело кататься, он притормозил и сказал:

— Вот — Далекая, а вот — 28.

Я увидел девятиэтажную хрущевскую башню с пустым двором, на месте дорогой мне шелковицы вырос типовой уродец под названием «Продукты». Я оглянулся — вся улица была застроена девяти— и пятиэтажками, от садов почти ничего не осталось. Я опять сел в машину и назвал гостиницу.

— Кого-то ищете? — спросил водитель.

— Теперь уже никого.

Кое-где на улицах собирались кучки людей, обсуждали политику, чаще всего слышалось: Киев, Москва, Запад, коррупция, президенты, жульё…

А в Киеве под наблюдением полиции уже ставили палатки на майдане.

В номере я сразу заказал билет в Москву, на вечерний рейс. Мне хотелось как можно скорей улететь. Болело сердце. Болела голова. В груди разрасталось ощущение утраты.

Оказалось, что прощаться с детством — все равно, что прощаться с любимым человеком.

КОНЕЦ