Полина Венгерова - Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в.

На следующее утро меня разбудили громкие голоса, доносившиеся из соседней комнаты, где поселились родители. Бурные дебаты между моей матерью и моим зятем касались — по тогдашнему обычаю весьма подробно — материальной стороны предстоящей помолвки: приданого, подарков, драгоценностей и пр. По этому вопросу возникали разногласия, которые спорщики пытались преодолеть то так, то эдак. В конце концов вмешался отец и закрыл дебаты решительным заявлением: «Если молодой человек силен в Талмуде, остальное уладится само собой».

И отец начал готовиться к акции, которая, собственно, и должна была решить мою судьбу. Будущему зятю предстояло выдержать у отца экзамен на знание Талмуда. Именно уровень этих знаний в те времена и определял, в какую семью достоин войти молодой человек. В этом нет ничего удивительного. Талмуд был единственной духовной пищей, доступной тогдашней еврейской молодежи. Его воздействие облагораживало и развивало интеллект. К другим источникам знания для большинства пути не было.

Отец отправился к Венгеровым и вернулся от них в радостном настроении; он не скупился на комплименты молодому человеку и похвалы его талмудическим познаниям.

Старший Венгеров его очаровал. Короче говоря, отец решил, не откладывая дела в долгий ящик, в тот же день отпраздновать помолвку. Мне и моему суженому предстояло познакомиться только перед самым обрядом. Для чего отец и сын были приглашены на нашу территорию.

Когда я вошла в столовую, там уже собрались все наши. Через несколько минут без доклада вошел красивый пожилой господин в сопровождении статного, крепко сбитого молодого человека. От волнения я чуть не грохнулась в обморок. Мы сели. Я попыталась взять себя в руки, чтобы по обычаю завязать разговор с отцом моего суженого. И вскоре у нас нашлось столько тем для обсуждения, что беседа стала общей.

Наши говорили на так называемом русском немецком, а Венгеровы на литовско-еврейском жаргоне [256], но с трудом. Выяснилось, что им намного легче объясняться по-русски, и мы перешли на русский. Скоро все почувствовали себя так непринужденно, словно были знакомы уже сто лет.

Постепенно молодые люди перебрались в соседнюю комнату, мой суженый к ним присоединился, и наконец сестра Катя позвала меня последовать за ними.

Здесь этикет был отодвинут в сторону, можно было садиться кто где хочет, и я, разумеется, оказалась рядом с женихом. Только мы уселись, как комната вдруг опустела… все удалились, чтобы не мешать нам двоим. Я так разозлилась, что не могла выдавить из себя ни слова. И тут заговорил мой суженый. Дрожа от волнения, он толковал о своих возвышенных чувствах, о любви, верности, вечном блаженстве и прочем. Но его глаза сказали мне больше, чем слова.

Однако двум молодым людям перед помолвкой не положено слишком долго оставаться наедине. В дверь тихо постучали, и вошла сестра Катя, чтобы забрать нас на церемонию. Все ждали нас в большой комнате, чтобы отпраздновать помолвку. По старому обычаю, которого благочестивые евреи придерживаются по сей день, составляется документ тноим [257], где точно перечисляется все имущество, которое получат жених и невеста, когда состоится свадьба. Документ зачитывается вслух, после чего разбивается какой-либо сосуд [258]как символическое напоминание о бренности и хрупкости всего земного. Как предостережение.

Все обменялись поздравлениями. Были поданы вино и сладости. Воцарилось веселое оживление. Обедали вместе, и жених не отходил от меня ни на шаг. После обеда Венгеровы пригласили нас на чай, и мы весьма приятно побеседовали у кипящего самовара за богато накрытым столом. Мой отец посоветовал своему будущему зятю выучить немецкий, ведь в наших краях без него — по социальным соображениям — никак не обойтись. Мой будущий свекор, как и его сын, признали правомерность этого пожелания.

У Венгеровых повторилась та же игра, что и у нас: молодежь, которой наскучили деловые разговоры родителей, постепенно просочилась в соседний номер — комнату моего жениха. И тут возникла проблема: можно ли позволить мне присоединиться к остальным. Мать считала это неприличным, но мой пожилой свекор выступил в мою защиту, и мать в конце концов сдалась. Когда зять привел меня за руку в номер жениха, тот просто ошалел от радости. Наша симпатия — склонность — привязанность росла с каждым часом, мы упивались этим блаженным чувством.

О, время юности беспечной! Когда б могло ты длиться вечно…

Но пора было откланиваться — по мнению моих родителей. Мать вошла в комнату и шепнула мне на ушко, что нехорошо так долго гостить у жениха, и в ее тоне звучало легкое неодобрение. Мы отправились восвояси. В темном переулке по пути к гостинице я прислушивалась к шагам провожавшего нас Венгерова. Но оглянуться не решилась, чтобы еще больше не рассердить мать.

Так строго нас тогда воспитывали. Так бдительно оберегали своих дочерей наши матери. Не то чтобы по недоверию, но исключительно по традиции, считая это своим священным долгом. Ими руководили нежность и забота, а вовсе не страх перед возможными последствиями женской хитрости.

Назавтра я проснулась счастливой и, сияя от радости, без всякого напоминания нарядилась в свое лучшее платье. Правда, мою радость омрачило известие, что вечером того же дня мы отправляемся домой.

Однако родители, заметив, как вытянулись наши физиономии, сжалились над нами и отложили отъезд до следующего утра.

Мы ликовали. Старшие предоставили нам свободу. Мы поехали гулять в карете, по дороге резвились и дурачились, шутили со встречными крестьянами и вернулись в самом счастливом настроении. Остаток дня мы только и делали, что пили чай, поглощали лакомства и устраивали розыгрыши: пели хором наши польско-еврейские песни, а жених — свои русские, так и веселились до самого ужина. После ужина, еле живые от усталости, мы сразу разошлись. Но в ту ночь я не смогла уснуть. Слишком много мыслей и фантазий проносилось в моей голове, а сердце чуть не таяло в груди.

Читатель, конечно, заметил, что за короткое время, прошедшее после свадьбы моей сестры, в семейной жизни евреев многое изменилось. Ева в первый раз встретила своего жениха непосредственно перед обрядом бракосочетания. Хотя она пыталась сопротивляться, отказываясь надеть свадебное платье прежде, чем увидит своего будущего мужа и поговорит с ним, но одного строгого материнского взгляда оказалось достаточно, чтобы укротить строптивицу. Даже после помолвки жениху и невесте тогда еще не разрешалось обменяться рукопожатием. А мне было позволено вместе с сестрами и зятьями войти в комнату к жениху и исключительно в молодежной компании прокатиться с ним в одной карете.