Полина Венгерова - Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в.

Со временем стало очевидно, что евреи добились неожиданно большого влияния в области торговли и промышленности. Никогда прежде евреи в Санкт-Петербурге не вели такой благополучной жизни, поскольку столичные финансы частично находились в их руках. Возникли еврейские банки. Были основаны акционерные компании, руководимые евреями. Биржевые и банковские операции достигли небывалого размаха. Здесь, на бирже, еврей чувствовал себя в своей стихии. Бывало, что игра на бирже в один день сказочно обогащала некоторых маклеров. Бывало и так, что люди мгновенно разорялись. Этот вид коммерческой деятельности был в России чем-то новым. Однако евреи прямо-таки гениально осваивали ее правила, даже те, чье образование исчерпывалось Талмудом.

К концу пятидесятых годов старая монополия на винокуренное дело — «откуп» — была ограничена, но это ограничение имело и свои положительные стороны. Если в начале девятнадцатого века на откупах обогатились многие торговцы, евреи, русские и греки, то теперь развилась система акцизов, и монополия на винокуренное дело скоро перешла в руки правительства. Уже само введение акциза сделало винокуренное дело неокупаемым для предпринимателя. Монополия правительства полностью исключила частную инициативу. И тогда еврейские коммерсанты стали вкладывать капиталы в другие прибыльные отрасли и развили энергичную деятельность в области железнодорожных концессий. Здесь их трезвый и неуемный расчет оказался как нельзя более уместен. Крупные прибыли оправдывали усилия и сосредотачивали в их руках большие капиталы. Это совершенно новое дело, разумеется, повлекло за собой непривычный образ жизни. Еврейская религия и традиция были оттеснены на задний план, деятельность акцизных чиновников плохо или совсем не совмещалась с изучением Талмуда и строгим соблюдением религиозных предписаний. В устах традиционно ориентированного еврейства названия таких должностей, как акцизник и шмендеферник (железнодорожник), стали презрительными кличками. Но старикам не оставалось ничего другого, как закрывать глаза на нарушение молодыми людьми патриархальных обычаев, — ведь терпели же они игнорирование субботы и праздников еврейскими банковскими служащими, которые к тому же могли посвящать изучению Талмуда не больше часа в день.

Привожу народную песенку, которая с юмором описывает сложившуюся ситуацию:

В те же времена была сочинена шуточная песенка Михаэля Гордона [304]: «Вы были реб Юд из Полтавы», которую, варьируя мелодию, вскоре стали распевать далеко за границами России.

«Две вещи, — говорила моя мать, — я знаю совершенно точно: мое поколение наверняка будет жить и умрет как положено евреям; наши внуки наверняка будут жить и умрут неевреями. Но я не могу предугадать, что станется с нашими детьми».

Два первых пророчества уже частично исполнились. Относительно моего поколения мать тоже оказалась права: оно представляет собой нечто ублюдочное.

Захваченные стремительным потоком нового западноевропейского образования, мы даже в преклонном возрасте старались усвоить знания в различных областях науки и изучить иностранные языки.

Но другие народы и нации берут из современных и чуждых течений и идей лишь то, что соответствует их характеру, сохраняя при этом свою идентичность и самобытность. Над еврейским же народом тяготеет какое-то проклятие, и он почти всегда усваивает чуждое и новое не иначе как ценой отречения от старого, от самого своего исконного и священного.

До чего же хаотично взыграли в мозгах русских евреев современные идеи! Внезапно, мощно, неудержимо дух шестидесятых-семидесятых годов ворвался в еврейскую жизнь и разрушил ее прежний характер. Мужчины безоглядно отрекались от старого. Старые семейные идеалы исчезали, а ничего нового взамен не появилось.

Большинство еврейских женщин того времени были настолько глубоко проникнуты традицией и религией, что ощущали свою обиду как физическую боль, и им приходилось вести тяжелую борьбу в самом узком семейном кругу.

В тот переходный период матерям, которым природой предназначено воспитывать ребенка, предоставили это право лишь до тех пор, пока дитя требует самопожертвования и исполнения долга. Но когда ребенок подрастал и наступало время духовного воспитания, матерей грубо отодвигали в сторону, их власть над ребенком и забота о нем заканчивались. Женщины, каждой клеточкой своего существа привязанные к патриархальной традиции, стремились передать ее своим детям, научить их соблюдать нравственные законы еврейской религии, чтить субботу и праздники, любить еврейский язык, изучать Библию, эту Книгу Книг, этот труд на все времена и для всех народов. В прекрасных и возвышенных формах матери могли бы передать детям это богатство — наряду с результатами просвещения, наряду с тем новым, что несла с собой западноевропейская культура. Но на все просьбы и упреки женщины получали от своих мужчин всегда один и тот же ответ: «Детям не нужна религия!» Об умеренности молодые еврейские мужчины того времени и слыхом не слыхали, да и не желали ничего слышать. По неопытности они стремились одним прыжком преодолеть опасную пропасть между низшей ступенью образованности и самой высшей. Некоторые требовали от своих жен не только одобрения, но и подчинения, покорности — они требовали от них устранения всего, что еще вчера было святыней.

Пропагандируя в обществе современные идеи вроде свободы, равенства, братства, сами эти молодые люди были величайшими домашними деспотами по отношению к женам, от которых требовали безропотного и безоглядного исполнения своих желаний. В семейной жизни, которая прежде текла так ровно, так патриархально, начались жестокие битвы. Многие женщины вовсе не собирались сдаваться без боя. Они предоставляли мужьям полную свободу вне дома, но в собственном доме требовали соблюдения добрых старых обычаев. Легко понять, что такая двойная жизнь не могла продолжаться долго. В этой борьбе одержал победу дух времени; и слабейшие, истекая кровью сердца, вынуждены были уступить. Так было со многими, так было и со мной, о чем я расскажу в следующих главах.

Я была очень рада, что в 1859 году судьба снова привела нас в Литву, где жизнь была щедрее и содержательнее, а евреи — интеллигентнее. Мы поселились в Ковно, который тогда был маленьким провинциальным городком. Основное население составляли евреи. Здесь они говорили на смеси еврейского и немецкого. Неподалеку находился прусский пограничный городок Тауроген [305]. Вероятно, поэтому в образе жизни здешних евреев чувствовалось заметное немецкое влияние.