Ал Сантоли - ВСЁ, ЧТО БЫЛО У НАС

Ребят «Литтл Дики» Крулака в деревне прижали к земле огнём. Мы были от них немного сбоку и заходили вроде как охватом с фланга. Мы добрались дотуда и разбились на три взвода. Я шёл в ротной группе управления, прямо за первым взводом. Мы подошли к дороге, вдоль которой тянулись деревья. Над нею был старый фундамент под жилой дом. Дальше было большое перечное поле с бамбуковой полосой по краю, перпендикулярно этой дороге. Когда мы перешли дорогу и вышли в поле, я заметил Хита из первого взвода, который лежал на перечном поле. Он был со всей очевидностью мёртвый. Я лёг на землю, потому что с рацией ты представляешь из себя очень заметную цель. Я подполз к нему и обхватил его руками, потому что хотел пощупать его пульс, что было вовсе незачем, потому что он зеленел, и был он мёртв, мёртв, мёртв. Я стал отползать и наткнулся на начальника штаба. Он спросил: «Как тут и что тут?», и я ответил: «Хита убили, и что-то здесь творится». Все залегли, но никто никуда не стрелял. Я осмотрелся, а там ещё один парень из первого взвода, тоже мёртвый. От первого взвода стали поступать сообщения о том, что им досталось не на шутку. Мы подходили сзади, и начали отходить к посадке, пытаясь восстановить радиосвязь. В той долине радиосвязь была паршивейшая, самая настоящая мёртвая зона. Мы стали держать связь через посыльных.

Я отошёл назад из-за дерева, чтобы сказать одному из посыльных, куда идти, и тут рация просто… Взорвалась у меня на спине… Просто рассыпалась. Я запрыгнул обратно за дерево и отломил кусок штекерной панели. «Нихрена себе!» ― подумал я. Всего одна пуля попала. Вошла в самый в центр ― то есть, попал он мне в спину прямо посередине. Но почему-то пуля рацию насквозь не пробила. Аккумулятор её остановил.

Все неприятности были делом рук одного снайпера, который окопался в тоннеле в чековой насыпи. У него было три огневых позиции, с которых можно было держать одну и ту же зону поражения ― стрелять в любого, кто туда зайдёт. Он всем целился в грудь. Чтобы ранить кого-нибудь, он не стрелял. В тот день он убил восьмерых. Раненых было двое ― считая меня, потому что тут была потеря ― рация, но меня самого не задело. Перепугался я до усрачки, но меня не задело. А сержанта Мак… не помню, как звали, ранило в руку, потому что как раз тогда, когда тот выстрелил, он повернулся посмотреть, чего и как, и пуля пробила ему бицепс. Стой он неподвижно, и пуля попала бы прямо в грудь. Ещё один парень получил ранение, но там непонятно было ― не от нашей ли пули, может, даже от своей, потому что ему попало в голень. А снайпер этот стрелял только в туловище ― от плеч до пояса. Поэтому, естественно, все, в кого он попадал, погибали. Настоящий был профессионал, если говорить о снайперах, так лучше не бывает.

В конце концов мы обнаружили, где он сидел, чёрт его дери. Мы развернули одно стрелковое отделение и начали бить по его позиции из М14. Искромсали чековую насыпь по всей длине, разнесли её, как бульдозером перепахали.

Питер Ва-Дзю пошёл на него посмотреть и (а сам он был китаец) говорит: «Это китаец». Снайпера разнесло на куски. Пули его всего изгрызли. Но он остался достаточно цел для того чтобы Питер мог с уверенностью заявить, кто он такой. Он был абсолютно уверен, что это был китаец. Мы нашли у него ещё и белого порошка немало. В дури мы особо не разбирались, но похоже было, что он был под кайфом ― или под кайфом, или мастер был обалденный. Нам стало бы легче, поверь мы, что он был под кайфом. Хотя в любом случае мастер он был обалденный.

Несколько месяцев мы ходили на задания из Фубая, а потом занялись операцией «Йо-йо». Я не помню, как она называлась на самом деле, но все называли её «Йо-йо», потому что мы то заходили в долину Кобитантан, то уходили оттуда. Шли по дороге и останавливались, снова шли по дороге и останавливались, шли по дороге… Это было в районе сразу же на запад от Кхесани. Вьетконг действовал там по меньшей мере с 54-го, и большинство жителей им сочувствовали. Они были в нашей власти днём, а по ночам ― во власти вьетконговцев. Разделение было очень даже чёткое. Мы, собственно, против этого особо не возражали. По ночам мы держались от деревень подальше, ну их к чёрту. Мы устраивали засады, часто ходили в охранные патрули ― просто расчищали участок под авиабазу, создавали кольцо вокруг армейской радиорелейной станции, которая была там с тех пор, когда бог под стол пешком ходил. Они там сидели целыми днями напролёт в своих бермудах по колено на большом объекте за колючкой. Там были какие-то полушпионские дела, и ЦРУ платило деньги для поддержания их духа. Пока мы не высадились, они там сидели сами по себе. А теперь вокруг них располагался полк морской пехоты. Наверное, кто-то решил им больше не платить.

Как раз в этот период мы впервые имели дело с пленными. Мы прочёсывали местность силами роты, и нам сообщили с самолёта, что на поле замечен какой-то вооружённый человек. Мы отправились туда, а там большой водоприёмный колодец, и вода, и дренажные канавы к нему ведут. Пилот пытался показать нам с воздуха, где они, а мы их найти не могли. Он всё летал над нами и передавал по рации: «Да они же прямо там!» Мы быстро оцепили весь тот участок, где был этот колодец. К несчастью моему, я оказался одним из тех, у кого был старый нож К-бар, и сержант-ганни увидел его и говорит: «Эй ты, с ножом, сюда иди». И я начал лазить по всяким норам, просовывая в них нож, пытаясь нащупать. Нашёл какую-то ногу. Пилот до этого сообщил, что один из них был с автоматическим оружием, потому что по самолёту стреляли, а я не знал, есть у этого человека автоматическое оружие или нет, но ногу я нашёл. Ну, я и начал очень осторожно тыкать в него лезвием ножа, продвигаясь всё выше по ноге, потом по туловищу, так как хотел, чтобы он знал, что я с ножом. Я добрался до его горла, прижал нож ему под подбородком, и вытащил его оттуда. Все вместе вылезли ― он, я и нож.

Глаза у него были выпученные, да и у меня тоже ― ему ведь было лет шестнадцать-семнадцать. Ему было очень страшно, мне было очень страшно. Я поднял голову ― а там рота морпехов выстроилась в круг вокруг меня, и 150 винтовок М14 на нас направлены. Самая что ни на есть «польская» расстрельная команда. Стоило одному из них открыть огонь, и они бы сами себя порешили. Все бы начали стрелять, и случилось бы всеобщее побоище.

И вот стою я там и парню этому говорю: «Боже ж ты мой, парень, не знаю ― понимаешь ты меня, нет ли, но не шевелись, ни за что не делай никаких резких движений, а то нам всем несдобровать».

А оружие автоматическое мы всё-таки нашли. В канаве валялось. Многие у нас хотели поиздеваться над пленным — так, не совсем всерьёз. Я не имею в виду зверства так какие-нибудь, но жизнь у нас была напряжная, в нас стреляли, люди получали ранения, и им действительно надо было на ком-нибудь всё это выместить. А тут ― вот он, ходить далеко не надо. Сержантам и офицерам пришлось очень даже постараться, чтобы этого парня не очень сильно отмутузили. Это меня многому научило, потому что позднее мы часто брали военнопленных. Чаще всего это были Ви-си-эс, «лица, подозреваемые в принадлежности к Вьетконгу». У нас было очень мало улик для того, чтобы разбираться, кто они такие, и в основном из-за языковых трудностей. Мы с неохотой пользовались услугами переводчиков из АРВ, потому что их методы допроса состояли в том, чтобы долбануть человека по макушке револьвером или отстрелить ступню, после чего спросить: «Ты Ви-си?» Тот говорит «нет», и тогда ― БАХ! «Ты Ви-си?» Рано или поздно, потеряв определённое количество кусков тела, человек говорил «да», и тогда его пристреливали, потому что он, понятное дело, после этого становился виновным. У нас из-за этого много неприятностей было.