Вячеслав Зорин - Незамкнутый круг

- Вячеслав, вали отсюда, - сказал Майк, - мне спать негде.

- Ну, я пошел, - сказал я Толику. - Перемёт там, на берегу... К колышку примотан.

- Там много разных перемётов, - сказал Толик, - а нам Витин нужен.

- Дочь... А-а-а, - я зевал и пытался остановить вращение земли, - знает, она ме-э-э-эстная. Ну, спокойной ночи, то есть, да...

- Вячеслав! Ты нехорошо поступаешь! - рассердился Толик. - Ты должен показать нам перемёт!

- А? А-э-эх... раз... тогда и покажу. Куда идти? А, к реке...

К реке я шел со спальным мешком под мышкой, зигзагами, проклиная Толика с рыбой, и росу от которой травы уже, выражаясь поэтически, успели прогнуться, несмотря на то, что уже было за полночь, и это опять было все равно, что идти вброд по мелкой речке.

Показав Толику перёмет, я, наконец, доплелся до сарая, из которого доносился спортивный храп, и, рухнув на спинку дивана, растворился в глубине грядущей ночи, местной, а потому солнечной.

* * *

5. День начался...

...Всякое бывает.

День начался. Согласно распорядку. Завтрак (он же обед). Прогулка на свежем воздухе.

Вечером разразился бунт на корабле. Толик заявил решительный протест нашей администрации в связи с проводимой ею антинародной политикой. Рыбалка, что ли, его доконала?

- Это никогда не кончится! - заявил Толик. - Утром у вас ночь, днем у вас утро, вечером день, а мне что делать? Репетировать мы больше не будем, играть мы больше не будем, и спрашивается, что мне здесь делать? Мы зачем сюда приехали? Вы мне что обещали? Вы мне бабки обещали! Мы сюда работать приехали! И... сколько можно? Одно и то же каждый день! Все, вы как хотите, а я завтра уезжаю!

Мы не стали его удерживать.

На следующее утро Толика не стало...

Как сообщила желтая пресса, Толику повезло: его принял на борт проходящий пассажирский лайнер "Икарус".

- Надо же, - удивились мы. - И в самом деле уехал...

И отправились в столовую.

...Толик уже подъезжал к родному дому, и все, что он оставил в поселке имени Ж..- холод, грибы, столовая, пустые бутылки, деревянные тротуары, не познанные шестерные и семерные, луки, стрелы, хамы со сдвигом во времени - все это уже казалось ему каким-то необыкновенным сном, покрывающимся первой пеленой забвения...

Вот он уже в трамвае, берет билет. Вот он уже у метро. Вокруг толпа людей, гудки, звонки, светофоры, выхлопные газы. Часы на башнях бьют "пик".

Не было Толика в поселке имени Ж..!

Вот он вошел в вагон метро, и ему сказали: "Осторожно, двери закрываются", - а у нас, на другой стороне мира, возникла государственная проблема.

У нас пропали карты. Было две колоды, и обе пропали. Вместе с футлярчиком. Пропали всерьез и надолго.

- Толик взял, - предположил Майк. - На память.

- Толик или не Толик, - сказал Плоткин С., - а фишек нет.

- Придется покупать, - сказал я.

Это родственники, скорее всего, забрали свои карты. Может быть, самим захотелось поиграть. А, может быть, им, наконец, надоело, что каждую ночь на веранде до утра горит свет, а из всех щелей струится табачный дым. В общем, похоже было на то, что, забеспокоившись об экономии электроэнергии в государстве, родственники спрятали от нас нашу любимую игрушку. Или просто в дурака решили перекинуться. Кто знает? В аналогичной ситуации я поступил однажды следующим образом.

Как-то раз я сделался бойцом студенческого стройотряда. Этот стройотряд оказался очень странным. И порядки в нем были установлены какие-то странные, анархические какие-то. Поначалу, конечно, было весело. Любопытно. Стройотряд, анархия, форма с нашивками. Кормят. И т.п. Можно было, конечно, жить. Можно. Но не ночью.

Я в то время, кроме пива, не пробовал ничего такого, можно сказать, вообще. И поэтому мне была непонятна радость большинства бойцов этого респектабельного отряда по поводу того, что в поселке, в котором мы что-то такое строили, продавалась в разлив бормотуха по какой-то невероятно низкой, даже для тех далеких времен, цене. Да и само слово "бормотуха" я впервые услышал именно там и долго не мог понять, что имеется в виду под этим словом. И вот, ночью, когда трудовой день вынуждал идти на покой, я шел в барак, ложился на кровать, и начинались страдания. Часть бойцов, убаюканная или вовсе сраженная бормотухой по невероятно низкой цене, засыпала, едва коснувшись подушек. Другая часть (к которой между прочим относился и Плоткин С.) приходила лишь под утро или не приходила вовсе, и тоже не испытывала особых трудностей. Страдала лишь самая малочисленная, наша группа. И причиной наших страданий была отдельная специальная группа анархистов, которая, угостившись дешевым и доступным напитком, дожидалась глубокой ночи и, дождавшись, плевала на все живое на свете и усаживалась за стол, имеющий несчастный вид, играть в домино.

Тут можно и заметить: "Ага! А Толику было каково? То же самое".

И я отвечу: "Ничего подобного!"

Во-первых, Толик мог спать не на веранде, а, скажем, на сеновале или в сарае, что он в конце концов и делал, а во-вторых, как ни лупи картонными карточками о стол, никакого выдающегося звука не извлечешь, тогда как костяшки и эти странные люди, которые рушат ими столы...

Если бы эти придурки играли в бараке хотя бы в дурака, можно было бы особо не мучиться, но эти придурки играли в домино, в игру, глубокий смысл которой мне, видимо, недоступен.

Среди игроков в домино существуют, очевидно, такие законы общения, которые для простого смертного не являются понятными. Мне кажется, что главное правило у них такое: кто сильнее и громче трахнет костяшкой по столу, тот и круче. Общение - как при каменном веке.

- Бац!

- Бац!

- Бац!

- Бац!

- О-го-го-го-го!

- Бац!

- Бац!

- Бац!

- Р-р-р-ыба-а-а!

Ш-ш, ш-ш, ш-ш-ш...

. . . . . . . . . . . . . .

- Рррррраз!

- Бац!

- Бац!

- Бац!

- Уррра-а-а-а!

Ш-ш, ш-ш, ш-ш...

И так в течение трех-четырех часов подряд. А так как на все живое в мире уже было наплюнуто, то никакие уговоры, угрозы и посылы не имели смысла.

Тогда я принял решение и стал ждать своего часа - очереди дежурства по лагерю. И вот, наконец, дождался.

Когда все ушли на работу, и лагерь опустел, я, с приподнятым настроением, направился к несчастному избитому столу. На столе костяшки раскиданы. Взял я одну, какая мне больше приглянулась, вышел на улицу, отошел подальше от барака и изо всей силы запустил этой костяшкой в белый свет, в поля и леса, чтобы днем, выражаясь поэтически, с огнем нельзя найти было. А потом - бегом на работу.

Вечером стоял нечеловеческий рев. У меня даже мурашки по спине забегали, когда я представил себе, что, если бы они узнали, что это я. Что, если бы кто-нибудь случайно увидел?..

И подумать только! На следующий день они нашли эту самую костяшку! Которую днем с огнем не должны были найти. Уж как это им удалось, до сих пор удивляюсь. Видно, судьба. Нашли они ее и объявили, что если только узнают, кто это так пошутил, того без суда и следствия и так далее. У меня опять мурашки забегали и я пошел к медсестре Манане. Покурили, поговорили за жизнь, и с тех пор я ночевал в изоляторе, в тепле и покое.