Кацурагава Хосю - Краткие вести о скитаниях в северных водах

[Но потом] туда по казенным делам приехал [помощник] местного начальника Камчатки Тимофей Осипович Ходкевич. Он вместе с [нашими моряками] плыл на корабле от Камчатки до Охотска, поэтому сердечно отнесся к ним, стал повсюду водить их с собой, просил [людей] позаботиться [о них]. Таким образом, у них постепенно прибавилось знакомых, их стали приглашать то в одно место, то в другое, расспрашивали о наших краях, о том, как их носило по волнам, и так со временем появилось много людей, тепло относившихся к ним. Однажды их привели к человеку по имени Кирилл Густавович Лаксман [108]. [они] подробно рассказали ему о том, / 36 / что им пришлось до сих пор пережить, обо [всех] страданиях и лишениях, а под конец попросили его не оставить [их] впредь своей помощью.

Этот Кирилл — отец Адама, который теперь привез потерпевших кораблекрушение и прибыл в Мацумэ. [у него] чин подполковника, а еще называет [его] учителем, так как [он] преподает в школе. [он] говорит, читает и пишет на языках семнадцати стран, кроме того, глубоко изучил множество наук, обладает широкими познаниями и прекрасной памятью. Вместе с тем у него доброе сердце и искренний характер. Он так заботливо относился к Кодаю, обласкал и жалел [его], как [своего] ученика, как будто они были связаны в предыдущей жзни [109]. Он даже обратился к губернатору той области генерал-поручику по имени Иван Алферьевич Пиль [110]и подал через него прошение о возвращении [кодаю и его спутников] на родину. Проект этого прошения написали вдвоем Кирилл и Тимофей [111].

Между тем у Сёдзо от мороза сильно разболелась нога, которая уже и раньше страдала от экземы. Дней через десять после приезда [в Иркутск] нога стала все больше и больше гнить ниже колена, начали воспаляться и отставать кожа и мясо, обнажились кости. Позвали лекаря и попросили вылечить. Тогда доктор большой пилой отпилил ногу до коленного сустава, пропитал вату лекарством, приготовленным из спирта, и прибинтовал ее к ране. [кроме того, больному] давали [пить] декокт. Рана-то зажила, но одной ноги [сёдзо] лишился и стал полным инвалидом [112]. Сказав, что [он] уже не в состоянии вернуться на родину, [сёдзо] зимой того же года принял веру той страны, переменил фамилию и имя [и стал называться] Федором Степановичем Ситниковым [113]после чего лег в больницу и лечился там.

В августе того же года [кодаю] сказали, что из столицы пришло официальное извещение и передали указание отказаться от мысли о возвращении на родину, а стать чиновником той страны. / 37 / Однако Кодаю и его спутники упорно мечтали о возвращении на родину и снова подали просьбу. 3 февраля года собаки (1790 г.) вторично пришло официальное письмо. В нем говорилось, что если у Кодаю нет желания стать чиновником, то [он] может сделаться купцом. В этом случае [ему] будет дан необходимый, капитал, [он] будет освобожден от налогов и [для него] будет построен дом. Если же [он] станет чиновником, то сначала получит низший чин, а потом сможет подняться до капитана. Но Кодаю 7-го числа того же месяца снова подал прошение, [в нем он] благодарил за предложение, но сообщал, что у него нет желания стать ни купцом, ни чиновником и что он сочтет за величайшее благодеяние гораздо большее, чем если бы его наградили каким угодно высоким чином и сделали богатым купцом, — если ему разрешат вернуться на родину.

До прихода этого официального письма в начале каждого месяца чиновник по названию "городничий" выдавал по 300 копеек из расчета по 10 копеек в день. Из них 200 копеек Кодаю передавал хозяину дома, где жил, и этих денег хватало на месяц на все расходы. Но с тех пор как [он]подал третье прошение, эти деньги перестали выдавать. Вероятно, думали, что если не будет хватать денег на жизнь, то у него может появиться желание стать чиновником. Однако [у него] уже было человек пять-шесть знакомых богатых купцов, которые хорошо к нему относились, и с этих пор он стал ходить в гости то к одному, то к другому, и так жил. В это время особенную заботу о нем проявил Кирилл: если хотя бы одиндень [кодаю] не приходил [к нему, он] посылал [за ним], а завтрак и ужин обычно присылал [к нему] на квартиру.

Так [они] жили до января года свиньи (1791 г.), но и после этого никаких вестей больше не приходило. Тогда Кирилл сказал [кодаю]:

/ 38 / — Очень странно, что так задерживается ответ на [твое] прошение. Похоже, что кто-то перехватил [его] по дороге и оно не было доложено императрице. К счастью, я получил приказ отвезти в столицу собранные мною растения и целебные минералы. Скоро я выезжаю, и, по-моему, самое лучшее, если [ты] поедешь вместе [со мной] в столицу Петербург и обратишься с просьбой лично к императрице. А я тебе там тоже помогу.

Эти обнадеживающие слова так обрадовали Кодаю, что [он], забыв обо всем, стал готовиться в дорогу. Между тем 13-го числа того же месяца в час быка умер от болезни Кюэмон. Синдзо, у которого незадолго до этого началась лихорадка, тоже находился в состоянии, вызывающем беспокойство, а тем временем настала пора отправляться в путь, и [кодаю], поручив остающимся уход за Синдзо и все прочее, что оставалось сделать, 15 января отправился на санях из Иркутска.

Всего ехало пять человек, [в том числе] Кирилл, его второй сын Афанасий и подчиненный [им] солдат [114]. Правда, они везли казенный груз, и поэтому им предоставляли почтовых лошадей, но расходы на питание Кодаю и на все прочее [для него.] Кирилл оплачивал из своих личных денег. Они неслись по дороге и днем и ночью, одну ночь ночевали в старой столице России Москве (здесь: Мусукува ) и, проделав путь в 5823 версты, 19 февраля приехали в Петербург.

При всех поездках по казенным делам в одни сани впрягается восемь лошадей, но в тех местах, где дорога плохая, впрягаются от 18-19 до 25-26 лошадей. Едут, не разбирая ни дня, ни ночи, и покрывают в сутки расстояние до 200 верст, и поэтому путь почти в шесть тысяч верст они смогли проделать за каких-нибудь 30 с небольшим дней. Но от слишком быстрой [езды у путников] сильно кружилась голова, / 39 / пока они не привыкли.

Через два дня после приезда при» посредничестве Кирилла [кодаю] подал прошение о возвращении на родину чиновнику генерал-аншефу Александру Андреевичу Безбородко [115]. Он там является вторым по рангу высшим сановником, специально занимается государственными делами, поэтому [кодаю] сказали, что прошения подаются прежде всего ему. Вскоре же после этого Кирилл заболел какой-то болезнью, похожей на горячку [116]и все время находился в тяжелом состоянии. Для Кодаю он был таким большим благодетелем, что тот, забыв и о своей просьбе, и обо всем, ухаживал за ним, не отходя ни днем, ни ночью.

Квартира у Кирилла была казенная и [в его распоряжение] было предоставлено два солдата. Лечил [его тоже] казенный лекарь, [он] каждый день приходил, осматривал [кирилла], варил у себя лекарство и приносил его во флакончике, а кроме того, давал лекарство в порошках. Когда нужно было давать [лекарство], в чайную чашку наливал две большие ложки горячей воды, в нее добавляли этот отвар и давали больному. Конечно, были [определенные] дозы: [лекарство] давали, считая по каплям, — и так три раза в день.