Юлий Квицинский - Время и случай

«Не надо было с ним спорить, — сказал нам после этого первый зам. министра Кузнецов по прозвищу «мудрый Васвас». — Если он что-то твердо решил, его не своротишь. Пишите Фалину, что поездка откладывается по техническим причинам».

Так подошел 1978 год. Ценой больших усилий мне удалось выхлопотать разрешение на переезд в Москву из Ленинграда отца и матери. Отцу уже было 85 лет, он перенес несколько инфарктов. Да и мать начинала сдавать. Оставлять их дальше одних в Ленинграде было тревожно. Родители ехали в Москву с радостью — дети, внуки, родственники, все вместе. Но тут, к великому огорчению моей матери, мне предложили отправиться советником-посланником в Бонн.

В ФРГ я ехать не очень хотел. Знал, что в МИД ФРГ меня многие недолюбливают за жесткую линию в берлинских и германских делах. Не во всем искренней представлялась мне политика СДПГ, особенно пришедшего к власти Г. Шмидта. Кроме того, Бонн всегда казался мне, особенно во времена Смирнова и Царапкина, каким-то тусклым местом в мировой политике. Там вечно молотили одни и те же темы — принципиальная позиция в германском вопросе, Берлин, советские немцы, немножко разговоров о европейской интеграции, соревнование с Англией за звание самого лучшего союзника США, претензия на руководство Францией через особые отношения с ней. Вот, пожалуй, и все. Не сравнить ни с Вашингтоном, ни с Парижем, ни с Лондоном. Даже Берлин представлялся мне в тот момент более привлекательным — там и старые друзья, и полная интриг межгерманская политика, и — через Западный Берлин — все то же самое, что услышишь в «федеральной деревне». Зато хоть город большой, настоящий.

Но ехать было надо. В Москве я отработал после Берлина 13 лет. Тогдашний советник-посланник в Бонне А. А. Токовинин много болел, были у него и нелады с коллективом. Собирался уезжать из Бонна также В. М. Фалин. Исходя из этой перспективы, он и дал свое согласие на мое назначение в Бонн.

До окончательного отъезда в ФРГ я имел возможность поучаствовать в визите Л. И. Брежнева в Бонн и Гамбург, который проходил в мае. В июне я прибыл к месту работы. В. М. Фалин недели через две-три уехал в Москву для устройства своих дел. Приглашения А. А. Громыко стать его заместителем он не принял, обратившись во время визита лично к Л. И. Брежневу с просьбой назначить его на работу в аппарат ЦК КПСС. Не берусь судить наверняка, но думаю, что в ЦК КПСС В. М. Фалин видел больше шансов для своего политического роста. В МИД СССР он был бы «закрыт» в определенном углу шахматной доски непоколебимой фигурой А. А. Громыко, на замену которой в тот момент никаких надежд ни у кого не было. Так В. М. Фалин очутился на посту первого заместителя заведующего Отделом международной информации ЦК КПСС. Отдел этот возглавлял Л. М. Замятин.

Я остался в Бонне один во главе посольства. Фалин вернулся на короткое время в августе, попрощался и уехал. В то время в Москве шла истерика по поводу «китайской опасности». Пекин активно заигрывал с США и с Западной Европой. Пытался он внести размежевание и в стан наших союзников по ОВД, отдавая предпочтение одним и третируя других. Э. Хонеккер явно не был склонен поддерживать советскую жесткую линию в китайском вопросе. Не скрывал своей заинтересованности в развитии взаимовыгодных связей с КНР и другой наш «немецкий друг», Г. Шмидт, что, разумеется, не записывалось ему в Москве в плюс.

Надо отдать должное китайской дипломатии, которая, не имея, по сути дела, реальных козырей, ловко усиливала весь этот ералаш, весьма похожий на соревнование ведущих держав мира за обретение наибольшей благосклонности пекинских руководителей. В печати ежедневно появлялись сообщения о поездках китайских представителей самых разных рангов, которые делали фантастические по своим объемам и размаху предложения об экономическом сотрудничестве КНР с Западом. Со всех концов света наши посольства гнали в Центр информацию об этих «происках» китайцев и наперегонки предлагали различные меры по их расстройству или нейтрализации.

Через некоторое время у меня стало складываться все более твердое впечатление, что на самом деле ровно ничего не происходит. Проверка сенсационных сообщений печати всякий раз показывала, что никаких чрезвычайных проектов экономического сотрудничества с Китаем западные немцы не заключали. В действительности имели место весьма скромные объемы сотрудничества. Распространяемые средствами массовой информации слухи о многомиллиардных сделках сочинялись путем сложения китайских предложений, сделанных в разных странах, но применительно к одному и тому же проекту. Более того, называемые в печати суммы возможных инвестиций Запада в китайскую экономику были просто несерьезны и с точки зрения реальных возможностей их освоения китайцами, и готовности Запада к вложениям такого объема. Отрезвляюще действовали в этом плане и высказывания ведущих западногерманских промышленников и банкиров, которые на многое открыли мне тогда глаза.

В результате я решился отправить в Москву телеграмму, в которой высказался в том плане, что китайцы с помощью средств массовой информации надувают большой мыльный пузырь, а мы помогаем им в этом деле, не дав себе труда разобраться в фактическом положении дел. Слухи о военном сотрудничестве Запада с Китаем, во всяком случае применительно к ФРГ, являлись большим преувеличением. Похоже так же обстояло дело с Англией и Францией. Нельзя было за каждой сделкой о совместном предприятии по производству кроссовок в КНР видеть угрозу безопасности СССР. И вообще я призывал разобраться, что реально может Китай и что на деле дают поездки его представителей за рубеж. Именно такая информация была нужна от посольств, а не пересказ всяких газетных статей, усиленных собственными паническими комментариями.

Кажется, я попал в точку. Во всяком случае рассылка МИД по всему миру телеграмм об «ужасных происках» китайцев прекратилась. Приезжавшие из Москвы посетители уже с чувством даже некоторого внутреннего негодования в голосе стали поучать меня, что не каждая китайская фабрика кроссовок заслуживает телеграммы в Москву. Славу богу, начинался процесс протрезвления.

Однако назревала другая, и на сей раз нешуточная, проблема. Она была связана с начавшимся в конце 1977 года развертыванием наших баллистических мобильных ракет средней дальности, которые Запад называл СС-20, а мы секретным, но ласковым именем «Пионер». В истории, как всегда, многое зависит от случая и конкретных людей. Американцы, безусловно, знали о завершении испытательных пусков нашей новой ракеты и начале ее развертывания. Они помалкивали, поскольку почти одновременно отработали и представили на обсуждение в НАТО план модернизации своих ядерных средств на европейском театре военных действий. Вполне могло получиться так, что наши военные продолжали бы расставлять своих «Пионеров», а американцы начали бы завоз в Европу своих новых ракетных средств. Для тех лет это был почти естественный сценарий развития событий. Но в дело решил вмешаться канцлер ФРГ Г. Шмидт, выступивший осенью 1977 года в Лондонском институте стратегических исследований. Он дал политический бой по этому вопросу.