Юлий Квицинский - Время и случай

Работа в Бонне оказалась много интереснее, чем я ожидал. Да и сам Бонн с течением времени обнаруживал свое очарование. Когда же мне хотелось окунуться в атмосферу большого города, я ездил в Кельн или в Дюссельдорф. Реже приходилось бывать в других крупных городах — Мюнхене, Гамбурге, Франкфурте. В длительные командировки по стране посол предпочитал ездить сам, так что в первый заезд мне удалось посмотреть в ФРГ не очень много.

ФРГ на глазах становилась действительно европейской державой, обретала «светский блеск». У нее появилась собственная политика на Ближнем Востоке, в Африке, в странах Тихого океана. Правда, на первых порах было больше разговору о политике, чем самой политики. Пока еще политика ФРГ в значительной мере оставалась переводом с американского на немецкий! Но чувствовался просыпающийся интерес, вкус к мировым проблемам, стремление к большей самостоятельности.

Положение второго лица в посольстве сверхдержавы, которой был тогда Советский Союз, давало самые широкие возможности для контактов. Я обзавелся многими интересными знакомыми; некоторые из них потом превратились в добрых друзей. О всех написать невозможно, но об одном не могу не сказать.

Это был Нестор немецкого либерального движения, член правления СвДП Виллиам Борм. Участник первой мировой войны, затем активный рейхсверовец, владелец крупных машиностроительных заводов, Борм после войны за какие-то грехи попал в тюрьму в советской зоне оккупации Германии и отсидел там немало лет. В свое время в Западном Берлине расклеивали его предвыборные плакаты: «Семь лет в коммунистическом концлагере и по-прежнему не сломлен — Виллиам Борм».

Борм относился к числу не ловких, не хитрых, не прожженных, а прежде всего думающих политиков. Он, конечно, умел быть и ловок и хитер, и обладал большим опытом жизни. Любил говорить, что всех «этих мальчишек», ныне находящихся у власти, насквозь видит, так как они еще на свет не родились, когда он обучался кавалерийским атакам с пикой наперевес, а в решающие моменты немецкой истории они ходили в коротких штанишках. Они еще не обрели достаточной внутренней свободы, жизненного опыта и мужества, чтобы самим думать. Умеют хитрить, но не умеют понимать жизнь. Эти «отеческие» комплименты Борм отвешивал в адрес многих «великих людей» ФРГ, включая председателя своей партии Г.-Д. Геншера, с которым у Борма были сложные отношения.

Сам он, на мой взгляд, совершенно искренне говорил, что научился думать только в тюрьме. Там ему разрешали много читать, разумеется, в первую очередь Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и газету «Нойес Дойчланд». Борм не поверил в коммунизм, в жизненность советской модели общества. Но он, сидя в тюрьме, имел время сопоставить свой привычный мир идей фабриканта и офицера с миром идей, возникших после Октябрьской революции 1917 года.

Он стал сторонником социалистической идеи, которую не знал, как воплотить, сохраняя принципы либерализма, но был уверен, что за ней — будущее. Мир, говорил он, будет становиться все более тесным, людей будет все больше, ресурсов будет все меньше, природа не сможет выносить беспредельных нагрузок. Принцип свободы, на котором построен западный мир, это принцип, опирающийся на «я». Но свободное «я», расталкивающее локтями других, ставящее превыше всего свою индивидуальную свободу, в этом все более тесном мире не имеет перспективы. Оно будет перемолото жизненными законами необходимости. На смену обществу, опирающемуся на «я», неизбежно придет общество, опирающееся на «мы». Или человечество погибнет.

Историческая заслуга Советского Союза, говорил Борм, в том, что он решился на эксперимент, идущий в трудном, но правильном направлении. Сам по себе этот эксперимент пока неудачен. Вряд ли он и мог быть сразу успешен, тем более что преходит в условиях острой международной борьбы. Но объявлять все это направление человеческой цивилизации заблуждением Борм считал близоруким. Он верил в мирную конвергенцию двух систем и поэтому самым активным образом выступал за разрядку международной напряженности и разоружение, за восстановление близких отношений между Германией и СССР.

Борм не был, разумеется, сторонником развертывания наших ракет СС-20. Но он решительно и сразу выступил против планов «довооружения» НАТО американскими евроракетами. Он был достаточно последователен, чтобы на этом вопросе порвать со своей партией и уйти из ее руководства. Он знал, что предотвратить размещение «Першинг-2» не удастся, но не хотел разделять на старости лет ответственность за это.

Проблема предстоящего размещения в Западной Европе новых американских ядерных ракет основательно всколыхнула все западногерманское общество. ФРГ должна была стать главной страной, принимающей эти ракеты, хотя правительство Шмидта и упрятывало это неприятное обстоятельство за решением, что ракеты будут поставлены также в Бельгии, Голландии, Англии и Италии. Но основная часть запланированных к развертыванию ракет должна была устанавливаться все же на немецкой земле, причем в их числе должны были быть все «Першинг-2» — новые баллистические ракеты с коротким подлетным временем и способные попасть не просто в Кремль, а «в форточку туалета, куда ходит хозяин Кремля». Немцы понимали: в случае конфликта эти ракеты должны были стать наипервейшей целью советского удара, наши военные сделают все, чтобы не дать им взлететь с пусковых рамп.

Напрасно канцлер Шмидт доказывал необходимость завоза новых ракет. В ФРГ было и так достаточно американского ядерного оружия, и перспектива еще более утвердиться в роли ядерного заложника США многих не устраивала. К тому же для немцев вся происходящая операция была в отличие от других стран НАТО отвратительна именно своей конкретностью. Одно дело рассуждать вообще о необходимости сохранения военного баланса, другое дело — иметь реальную перспективу, что завтра новый «першинг» будет во имя этого баланса поставлен именно к тебе на задний двор. Эта перспектива мало кого воодушевляла. Против нее начались широкие выступления не только левого спектра сил, но и различных церковных, гуманитарных и других организаций.

Волна этого движения становилась все выше, ракетная дискуссия захватила и СДПГ. Члены президиума партии Эпплер, Лафонтен и другие все более открыто выступали против канцлера Шмидта и той роли, которую он сыграл в принятии решения НАТО о «довооружении». Нарастали трения между «партийным бараком», где размещались руководящие органы СДПГ, и ведомством федерального канцлера. Входившая в правящую социал-либеральную коалицию СвДП начала отгребать в сторону от тонущего канцлера и сговариваться о коалиции с ХДС/ХСС. Борьба становилась все более острой. Традиционный консенсус партий бундестага по основным вопросам внешней политики ФРГ начал трещать по швам.