Юлий Квицинский - Время и случай

Конечно, после того как ядерное оружие однажды было открыто, «закрыть» его больше никому не дано. Для взаимного сдерживания, по общеизвестным подсчетам, достаточно обладать способностью нанести противнику «неприемлемый ущерб», то есть лишить жизнеспособности его государственные, экономические и социальные структуры. Считается, что для нанесения такого ущерба достаточно взорвать на территории США около 300 мегатонных зарядов. Та же самая цифра исчислена и для территории СССР. Думаю, что цифра эта великовата. Никто из землян не имеет опыта массированного применения ядерного оружия и не может себе представить реальных последствий подобного количества взрывов для жизни на всей Земле. Доказательство тому — чернобыльская катастрофа. Что касается Западной Европы, мне рассказывали, что, разложив однажды карту на полу, по ней ползали с циркулями Брежнев и Устинов и после замеров зон возможного поражения пришли к выводу, что для прекращения жизни общества в этом районе мира хватило бы и 20 крупных боеголовок.

Казалось бы, ядерной войны быть не может. Эта дьявольская энергия, которой не знала в естественных условиях Земля, имеет свойство разрушать все живое, которое не имеет способностей противостоять ей. Она раз и навсегда решила бы извечное противоречие между жизнью и смертью. Разумеется, в пользу смерти. В ядерной войне не может быть победителей. Это не инструмент для ведения войны, так как погибает все, ради чего ведутся войны, — государства, их богатства, наконец, сам человек — носитель политики.

Против этого никто не возражает. Но оправдывают существование ядерного оружия тем, что оно нужно в качестве средства «сдерживания», то есть предотвращения агрессии. Если даже принять эту логику, то закономерен был бы вопрос: значит, достаточно иметь по 300 боеголовок как последнюю смертельную гарантию против взбесившегося противника?

Реальная жизнь давала на этот вопрос, однако, отрицательный ответ. Мир все глубже вкручивался в спираль гонки ядерных вооружений. Число боеголовок разных калибров достигало уже десятков тысяч, шло непрерывное совершенствование средств их доставки к цели. Ракетный кризис в Европе был очередным этапом этого процесса, который, на мой взгляд, не имел не только какого-либо оправдания, но и даже рационального объяснения с военной точки зрения. Все говорили вслух об отсутствии намерения вести ядерную войну, но на практике вели к ней лихорадочную и вполне серьезную подготовку. И здесь приходилось входить в соприкосновение со вторым измерением ядерной проблемы, которое не укладывалось в рамки нормального человеческого разума, но зато цвело буйным цветом в военных доктринах, разработках научно-исследовательских институтов, на конвейерах военной промышленности. Именно это второе измерение и было реальной жизнью мира, в котором мы существуем до сих пор. На самом деле шел упорный поиск способов в случае ядерной войны победить в ней. И в этом вопросе американская демократия вела себя нисколько не лучше, если не хуже, чем социалистическая партократия.

Существовало так называемое планирование целей для ядерных ударов. В объединенном американском плане под названием SIOP значились тысячи объектов на нашей территории и территориях наших союзников, на каждый из которых закладывались не по одному, а для верности — по нескольку ядерных боезарядов, исходя из принципа: попасть в цель еще не значит ее уничтожить. То же происходило, я уверен, и у нас. Во всяком случае покойный маршал Ахромеев однажды показал мне карту объектов для ядерных ударов в европейской зоне НАТО, на которой было обозначено более 900 целей.

В зависимости от характера объекта и его защищенности подбиралась мощность заряда и способ его доставки. Считали, что вероятность поражения прямо пропорциональна кубическому корню из квадрата мощности заряда и обратно пропорциональна квадрату радиуса круга возможного отклонения заряда от цели. Разумеется, эта математика диктовала яростное соревнование за повышение точности средств доставки заряда к цели, создание все более компактных, но мощных боезарядов, увеличение их числа.

Затея с размещением в Европе высокоточных «Першинг-2» с максимально коротким подлетным временем к стратегически важным объектам в Советском Союзе была откровенным шантажом, так как ответить тем же самым Советский Союз не мог, не имея у границ США союзных ему государств, где он мог бы разместить такие же вооружения. Получалось, что американцы получат возможность за 10–12 минут выбить часть наших стратегических средств в Европе, центров управления, систем связи еще до того, как наше командование сориентировалось бы в происходящем, причем для этого США не потребовалось бы задействовать свои так называемые центральные системы.

Однако куда было нацеливать эти новые средства, когда все мало-мальски важные объекты в СССР были многократно перекрыты уже имевшимися в распоряжении НАТО американскими, английскими и французскими ядерными средствами? Что собирался еще делать и маршал Ахромеев в Европе, поразив ядерными ракетами и бомбами 900 объектов? Как вообще могли выжить СССР и США в случае, если бы они когда-нибудь использовали хотя бы сотую часть имевшихся в их распоряжении стратегических средств?

Тем не менее безумство продолжалось, причем было возведено в ранг высшей государственной мудрости и военно-политической стратегии. Надо было хорошенько окунуться в философию этого «сумасшедшего дома», чтобы научиться разговаривать с сумасшедшими на их собственном языке. Это было предварительным условием вступления в клуб участников переговоров по ядерному разоружению, тем более что мой будущий визави мог по праву претендовать на роль великого магистра науки ядерного апокалипсиса. Он рано начал — с изучения последствий атомных ударов по Хиросиме и Нагасаки, так сказать, прямо на натуре.

Нашей делегации был выделен специальный самолет Ту-134. Прибыли мы в Женеву 28 ноября 1981 года. Мы — это представитель ВПК генерал-лейтенант Н. Н. Детинов, два представителя Генштаба — генерал-майор Ю. В. Лебедев и полковник В. И. Медведев, представитель КГБ В. П. Павличенко, не имевший статуса члена делегации, работники МИД СССР И. Красавин и Л. Мастерков, эксперты, переводчики и я. Было много корреспондентов, представитель швейцарского протокола, наш посол Зоя Миронова. Я сказал заранее подготовленную речь, после чего все мы уехали в гостиницу. Прилетел я из Москвы, кстати, в меховой шапке. Люблю носить шапку, а не шляпу. Эта «боярская» шапка стала потом чуть ли не главным объектом комментариев в печати и карикатур. В Москве мне поставили за это первый «минус».