Юлий Квицинский - Время и случай

В Албании нас встретили очень приветливо. Поселились мы в отеле «Дайти», предназначавшемся, как видно, для высоких делегаций и иностранных гостей. Был этот отель и местом встреч местного небольшого дипкорпуса. В Тиране стояла страшная жара и духота, облегчить которую не могли даже постоянно работавшие кондиционеры.

Днем мы ездили на всякого рода переговоры и встречи, предшествовавшие подписанию документа. Вечером могли знакомиться с Тираной, чем-то напоминавшей мне наши южные города. Хотя незадолго до нашего приезда в ряд иностранных посольств в Тиране проникли большие группы албанцев, которые, как и граждане ГДР в 1989 году, требовали разрешить им выезд в западные страны, обстановка в городе в целом была спокойная. С наступлением сумерек центр города наполнялся людьми, которые обменивались новостями, поглощали массу мороженого и прохладительных напитков и, в общем, выходили вечером в город, как когда-то это было и у нас, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Мирный ландшафт нарушался, однако, большим количеством охранников в форме и в штатском, изнывавших от скуки буквально у каждого официального здания и всем своим видом напоминавших, что в этой стране баловаться не рекомендуется.

Гостеприимные албанские хозяева свозили нас в воскресенье в морской курортный городок Дуррес, расположенный неподалеку дворец короля, посетили мы и музей легендарного Скандербега в Круе, а также выставку достижений албанского хозяйства. Бросилось в глаза, что, несмотря на трудный период наших отношений, несмотря на преследование всего, что было связано с «советским ревизионизмом», в Албании было живо знание русского языка, особенно среди интеллигенции. Основные библиотечные фонды в албанских учебных заведениях были скомплектованы в свое время за счет советской литературы. Так это и осталось. При всей неприязни Э. Ходжи к Москве средств на покупку другой иностранной литературы у Албании не было. Вот и сохранился там живым русский язык.

В Тиране было много политических бесед. Речь шла, конечно, не только о путях развития двусторонних отношений, особенно в экономической и научно-технической областях. Албанцы возлагали на нас немало надежд в плане реконструкции предприятий, построенных ранее при нашем техническом содействии, возобновления морских и воздушных транспортных связей, разработки полезных ископаемых. Все это должно было стать предметом подробных переговоров соответствующих министерств.

Произошел обмен мнениями и по вопросам подключения Албании к процессу СБСЕ, перспектив строительства новой Европы, положения на Балканах. В Тиране я впервые почувствовал и острый, как гвоздь, югославский вопрос. Мои собеседники: и проф. Лазри, и бывший однокашник по институту заместитель министра иностранных дел Сократ Пляка — обращали внимание на неизбежность обострения межнациональных конфликтов в СФРЮ, угрозу распада югославского государства, настойчиво и остро ставили вопрос о косовских албанцах. Они ничего не просили. Они только объясняли свое видение ситуации и предупреждали о надвигающемся кризисе.

Должен сказать, что здесь я буквально физически ощутил, что Балканы вполне заслуженно носят название порохового погреба Европы. И понял, что безопасность Европы отнюдь не стала одномерной и вряд ли может быть обеспечена только путем развертывания общеевропейского процесса. Тот, кто хочет иметь стабильную Европу, должен выстраивать систему двойных, тройных и четверных страховок и перестраховок — двусторонних, региональных, общеевропейских — и, главное, не забывать, что родившиеся во глубине веков стойкие очаги конфликтов и противоречий с помощью одного нового мышления и признания верховенства общечеловеческих ценностей вряд ли могут быть поставлены под эффективный контроль, не говоря уже об их полном устранении.

30 июля 1990 года мы подписали заявление о нормализации отношений между СССР и Албанией и вылетели в Москву. Поездка в Албанию закончилась для меня страшной простудой. Сказались жара и купание в удивительно холодной воде Адриатического моря.

При начале переговоров «2+4» было условлено, что встречи министров иностранных дел должны были проходить поочередно в столицах государств-участников. После встречи 17 июля в Париже очередь была за Москвой. Архызские переговоры создали предпосылки для того, чтобы московский тур переговоров, назначенный на 12 сентября, мог стать последним и встречи в Вашингтоне и Лондоне не потребовались бы.

За это активно выступили немцы, которые все определеннее нацеливались завершить процесс воссоединения не к концу года, а в начале октября. Но объединяться, не имея договора об окончательном урегулировании с Германией, им явно не хотелось. Возникла бы единая Германия, но в старой системе международно-правовых координат. Вопрос о четырехсторонних правах и ответственности не был бы решен, как не были бы решены вопросы об иностранных войсках, военно-политическом статусе территории ГДР и т. д. На переговорах «2+4» обстановка могла непредсказуемо измениться. Во всяком случае в Бонне опасались, как бы при таком варианте развития событий дела не затянулись.

Для нас затяжка была бы также связана с определенным риском. Правда, наши соображения при этом были несколько иными. Отсрочить сам акт объединения было практически невозможно. Но кто знал, как поведут себя на переговорах немцы, после того как решат главную для себя задачу воссоединения? Кто знал, в какую сторону после этого повернут на переговорах представители трех держав? Не будет ли размыта архызская договоренность? В каком положении окажутся наши войска, если не определить условия их пребывания, деятельности и финансирования? Как будет выглядеть большой советско-германский договор, если не составить его сейчас, «по свежим следам»? Надо было ковать железо, пока оно еще горячо.

Решающее значение в определении плана дальнейших действий имела встреча нашего министра с Геншером 17 августа. Обе стороны были единого мнения, что процесс объединения идет быстрее, чем это первоначально ожидалось. Это требовало ускорить согласование всех вопросов в духе тех договоренностей, которые были достигнуты на Северном Кавказе. Было условлено закончить 12 сентября в Москве работу над документом «2+4» и подписать его. В предстоящий период предстояло включить в документ об окончательном урегулировании в отношении Германии все, что, как выразился Геншер, «должно было быть в этом документе». Остальные вопросы должны были уйти в двусторонние советско-германские договоренности.

Это требовало быстрых, динамичных действий. Договорились, что я вместе с А. П. Бондаренко в ближайшее время подъеду в Бонн для консультаций с статс-секретарем МИД ФРГ Д. Каструпом, чтобы определиться с текстом «большого» советско-германского договора и досогласовать ряд вопросов документа «шести». Надо было начинать самую плотную работу и по согласованию договора об условиях дальнейшего пребывания и вывода наших войск, а также так называемого переходного соглашения, призванного отрегулировать имущественно-финансовую сторону дела и решить вопрос о строительстве в СССР жилья для выводимых из ГДР советских военнослужащих.