Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

На мое счастье, я был в одежде, в которой меня задержали, – кожаных штанах Шенка, рубашке и свитере, – и ничто не выдавало во мне бывшего солдата дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Свою солдатскую книжку и удостоверение личности я тем не менее скрывал. Ведь уже одно то, что я воевал в дивизии, носившей имя фюрера, стало бы неопровержимым доказательством моей вины, хотя во время выборов, приведших Гитлера к власти, мне едва исполнилось девять лет, и членом НСДАП я никогда не был.

Однажды днем я лежал на нарах, слушая, как по крыше барака стучит дождь, как вдруг пронзительный вопль привлек мое внимание.

Ну, и кто на этот раз?

И тут я увидел, что все в бараке смотрят на… мою солдатскую книжку. Ее держал в руке один из военнопленных с таким торжествующим видом, как будто это был трофей, добытый в бою. Я задрожал всем телом, сердце сжал липкий холодный ужас. Каким-то образом мой документ выпал из кармана штанов. Я постарался подавить страх, охвативший каждую клетку моего тела, а тем временем многие уже бросились к человеку, державшему злополучную солдатскую книжку. Их руки протянулись к этому проклятому «неопровержимому доказательству». Охваченный отчаянием, я нырнул в самую гущу и как-то умудрился незамеченным в свалке выхватить бумаги у того, кто их держал. Прежде чем остальные сообразили, что произошло, я уже спрятал солдатскую книжку в карман штанов. На мое счастье, у меня отросла густая рыжая борода, так что признать мое лицо на фото было довольно трудно. Получается, что, хотя война и закончилась, мой ангел-хранитель по-прежнему не забывал меня. Уверен: если бы эти члены «комитета бдительности» узнали о моей службе в «Лейбштандарте», то следующей жертвой их судилища стал бы именно я. Никогда прежде мне не приходилось чувствовать себя в такой опасности. И с той минуты я все время жил в страхе, что моя служба в «Лейбштандарте» станет известна другим.

Эти так называемые «трибуналы» продолжались даже после того, как британские власти занялись расследованием убийств заключенных. И, как это обычно бывает в подобных обстоятельствах, никто из опрошенных заключенных не имел ни малейшего понятия о том, кто был ответственен за эти злодеяния.

В один из дней, когда мы сидели на лагерном дворе, наслаждаясь теплыми солнечными лучами, меня окликнул мой приятель-переводчик.

– Слушай внимательно, Эрвин, – сказал он. – Завтра примерно в 11 часов по лагерному громкоговорителю будет зачитано объявление. Там предложат тем, кто опасается самосуда, собраться у главных ворот лагеря.

– И что с ними будет? – спросил я.

– Переведут в другой лагерь. Но, ради твоей же безопасности, не говори никому о нашем разговоре.

Из всех вещей у меня имелось только то, что было на мне, так что на следующее утро мне не приходилось беспокоиться о сборах. К тому же это могло бы вызвать подозрения у «охотников за нацистами». После завтрака я постарался все время находиться поближе к главным воротам лагеря. И действительно, к 11 часам приехал грузовик. Он остановился за оградой с работающим двигателем. Наряд охранников во главе с британским офицером выстроился у будки часового возле главных ворот. А затем по громкоговорителю начали зачитывать объявление. Я быстро прошел мимо немцев, своих бывших товарищей, стараясь не обращать внимания на то, с какой ненавистью они смотрят на меня, и вскоре оказался под охраной англичан. Вслед за мной еще четверо, все бывшие солдаты войск СС, воспользовались возможностью убраться из этого слишком опасного места.

Мы недолго ехали по местности, сплошь изрытой воронками, оставшимися после бомбардировок союзной авиации, пока не оказались в бывшем концентрационном лагере, где прежде содержали иностранных рабочих, трудившихся на заводе «Герман Геринг Верке». Он находился недалеко от Брауншвайга. Для отдыха в бараках от прежних обитателей остались нары в шесть рядов в высоту. И мы вскоре обнаружили, что из-за своей хлипкой конструкции это сооружение начинало раскачиваться, словно дерево в бурю, при малейшем движении того, кто лежал наверху, так что голова кружилась у всех лежавших внизу. Кроме того, бараки стояли под путепроводом, по которому проходила главная дорога. По ней постоянно двигались повозки и автомобили, и не было никакой возможности уснуть ночью. Однако тут было безопасно, а поскольку мы были первыми обитателями лагеря, то могли выбрать себе и самые пригодные места на этих неуютных лежаках.

Через несколько дней в лагерь прибыла новая группа бывших солдат ваффен СС. И я был приятно удивлен, когда увидел среди них Генриха. После обмена приветствиями я спросил:

– Как с вами обращались?

– А! Американцы, которые взяли нас на Эльбе… Они заставляли нас часами стоять по грудь в болоте. Он хлопнул меня по плечу. – Но мы все-таки прошли через это, Эрвин. Прошли до конца.

Спустя несколько недель под пристальными взглядами польских охранников мы помогали убирать урожай на одном из близлежащих полей. Это трудно было назвать свободой, однако подобная деятельность все же давала ощущение некоторого облегчения после давящей атмосферы лагеря. С горечью думалось о тысячах рабочих, которые долгие годы, находясь в заключении, вынуждены были выполнять тяжелую работу на соседних военных заводах. В качестве вознаграждения за наши полевые работы крестьянин, на поле которого мы трудились, накормил нас жидким супом, на поверхности которого плавали редкие блестки жира. К несчастью, наши изголодавшиеся желудки не смогли принять даже эту пищу, и вскоре мы все побежали на край поля с жесточайшим приступом диареи.

После уборки урожая наши обязанности изменились, и, следует признать, в лучшую сторону. Мы застилали кровати офицеров, начищали их ремни и обувь, а четырем из нас даже повезло убираться в офицерской столовой. После уборки мы нашли на маленьком столике у входа в столовую четыре тарелки с кашей. Один из моих друзей отказался к ней прикасаться.

– Не ешьте. Предупреждаю, это ловушка. Если нас застанут, то скажут, что мы ее украли. И кто знает, что с нами тогда будет.

На следующий день возле того же столика нас ожидал британский офицер и опять – с четырьмя тарелками каши.

– Давайте, парни, питайтесь. – Он сделал приглашающий жест. – Эту еду оставили для вас.

Вообще, за время моего пребывания в Брауншвайгском лагере со мной, за исключением лишь одного случая, обращались довольно хорошо. Только один капрал-шотландец находил садистское удовольствие унижать меня перед другими охранниками и заключенными. Однажды, возвращаясь через лагерный двор после уборки офицерского барака, я почувствовал, как мне в задницу уперлось что-то твердое.