Евмен Доломан - На безымянной высоте

Наверное, для немцев, которые стояли здесь в обороне, наше появление было совсем неожиданным. Но что бой за город будет иметь решающее значение для обеих сторон — это знали не только мы. Противник понимал: овладев Львовом, войска Советской Армии смогут прорваться к Висле (а того, что пойдут за Вислу, им и в голову не приходило). Поэтому обороне Львова придавалось исключительное значение и в ставке Гитлера, и в группе армий, которой командовал генерал-полковник Гарпе. Его войскам приказано стоять насмерть, но не сдавать город! Еще до непосредственных боев за Львов немецкое радио нарекло этих вояк «железными защитниками Лемберга».

— Были уже у них «железные защитники» Киева, Харькова, Орла… А что от них осталось? — заметил Володя Червяков, когда об этом пошла речь. — С этими тоже как-нибудь управимся…

По правде говоря, нас самих немного удивило, что мы ворвались в город без затяжного тяжелого боя. Если на подступах к нему нам пришлось нелегко, то здесь пока что мы этого не ощутили. Потому, что находимся только на его окраине.

Байрачный, видно взволнованный предчувствием боя, говорит мне:

— Стародуб, прикажи своим архаровцам быть все время начеку. Максимум внимания! Сам понимаешь, как будет нам трудно выбивать гитлеровцев из каждого каменного здания, из подвалов и чердаков… — Он без видимой надобности одергивает на себе гимнастерку, возбужденно потирает руки.

Медленно продвигаемся вперед. Тревожное затишье беспокоит нас.

— А может, это ловушка? — высказывает предположение Губа. — Пустят нас в нее — да и прихлопнут…

— Не прихлопнут, — громко отзывается Орлов, наверное, чтобы развеять свои сомнения. — Ведь на расстоянии каких-нибудь пяти километров за нами идет вся бригада.

— Бригаду тоже могут пропустить — да и прикроют входные двери, — не успокаивался Губа.

— Тогда пусть прикрывают, не страшно. — Орлов передвинул автомат с бока на грудь. Уже без задиристости в голосе добавил: — При хорошем аппетите таким куском легко и подавиться…

За Губой неотступно следует Кумпан — жилистый, крепкий. На спине у него тяжелый мешок с дисками и патронами к пулемету, говорит негромко, басом:

— У нас была корова Березулька. Ну, в марте родилась, так и прозвали… Такая огромная и неуклюжая, как арба, и ребра торчат как перекладины в грядках арбы. А ненасытная — просто ужас. Вынесу, бывало, ей корки от арбуза — глотает целиком. А только тот кружочек, что отрезают с хвостиком или носиком, схватит — так и подавится. Даром что огромная. Недоглядели… Бросились, когда она уже и глаза под лоб закатила. Пришлось резать. Вот так же и с немцами будет, если захотят проглотить бригаду…

— Я знаю, что ты мастак басни травить, — оборачивается Губа, — Вот посмотрим, что будет дальше. — И он убыстряет шаги.

— А что будет, то и будет! — говорит Кумпан.

— Улица Зеленая! — радостно выкрикивает Орлов. — Вы слышите, ребята: нам открывается «зеленая улица»!

— Не ори, Вадим, чтобы не позеленело в глазах, — буркнул Губа.

— А ведь в самом деле звучит символично! — отзывается Спивак, который идет рядом со мной. Показав взглядом на Губу, совсем тихо говорит: — Если бы я не видел его в боях, а лишь судил о нем по тому, что он бурчит, считал бы, что Николай — пессимист. Не видит или притворяется, что не видит ничего хорошего. Для него будто все одинаковое, все — серое…

— Есть, Женя, такая болезнь — болтливость… Так вот Николай болен ею.

— Ты, Юра, не шути, — смотрит на меня озабоченно. — Мы его хорошо знаем, и нам эта болтовня до одного места… Но ведь новички все это принимают всерьез, потому что слышат от ветерана бригады.

— Не думаю, Женя, что они такие наивные… А вообще — это справедливо: пустая болтовня ни к чему.

Танки идут по мостовой, мы — тротуаром или дворами. Противник не мог нас не заметить, но молчит, что-то выжидает.

— Как бы нам не устроили немцы такую же засаду, как мы им в Вишняках…

— Это уже будет неоригинально, — останавливается Спивак, к чему-то прислушиваясь.

— Искусство боя, — говорю, — не боится шаблона или подражаний, был бы эффективным результат.

— Тоже мне стратег нашелся… — прячет улыбку Спивак.

Два орудийных выстрела почти одновременно разорвали тишину, один — рядом с нами, а другой — за углом каменного дома. Через несколько минут выстрелы повторились. Наверное, там вражеский танк или самоходка.

— Давайте в этот дом, — показывает глазами Байрачный, догнав нас, — и накройте эту тарахтелку гранатами, сверху…

Вид нашего комроты мне не нравится. В последнее время в его глазах чернеет какая-то затаенная тревога, которой я раньше не замечал.

«Что породило ее, чем она обусловлена?» — теряюсь в догадках, но напрасно. Спрашиваю об этом у него, когда мы остались наедине. Он не торопится с ответом. Какое-то время смотрит мимо меня не мигая, будто к чему-то прислушивается. Затем опускает голову.

— Я и сам не пойму, в чем дело, — признается Байрачный. — Еще, кажется, никогда не чувствовал такой тяжести на душе, какая навалилась… Сначала думал, что это страх за жизнь Тамары. Но позднее понял, что причина тревоги не в этом. И когда это понял — стало еще тяжелее, еще беспокойнее… — Пожал плечами, поднял глаза на меня. — Ты же, Юра, знаешь, что я боюсь смерти не больше, чем другие, которые рядом со мной, и не стал бояться ее больше, чем в прошлом году. Давно уяснил: на передовой никто не застрахован от пули или осколка. Но какое-то тревожное предчувствие гложет меня, и не могу избавиться от него.

— Переутомление, — говорю. — Нужно пропустить двойную наркомовскую, поужинать, выспаться — как рукой снимет.

— Нет, Юра, боюсь, что нет…

Ныряем в полутемную пасть низкого подъезда. Врываемся в помещение, где масса коридорчиков, закоулков, дверей. А улица уже гремит от артиллерийской стрельбы. Наконец попадаем в просторную комнату, два окна которой выходят на улицу Зеленую, а два — в переулок. Раскрываем их, чтобы швырнуть туда гранаты. Но «пантера», скособочившись, уже дымит. Осматриваемся, но даже с высоты третьего этажа улица не просматривается: мешают деревья. Выскакиваем снова на тротуар и торопимся вперед за нашими «тридцатьчетверками». Отставать от них не хочется, боязно, потому и бежим. Прошли еще несколько кварталов — вдруг дружный фланговый огонь с обеих сторон. Бьют пулеметы, бьют пушки-скорострелки, гулко, раскатисто грохочут взрывы тяжелых снарядов.

Танки Акиншина, которые до сих пор шли одной колонной, быстро разделились на три группы, повзводно. Один взвод пошел переулком налево, другой — направо, а тот, в который входит «Гвардия», движется вперед, ведя огонь из пулеметов.

Нам во что бы то ни стало нужно пробиться к железнодорожному вокзалу и занять его. Тогда ни один эшелон не пройдет на запад к гитлеровскому фатерлянду. Да и подкрепление не подоспеет по железной дороге. Дорога́ каждая минута, и это понимают все — от командира бригады до рядового бойца.