Евмен Доломан - На безымянной высоте

В Вишняках много войск! Одни занимают оборону на северной околице села, другие, видно, готовятся в поход. Возле нас расположился истребительный противотанковый артполк, дальше остановились пехотинцы. Дымят походные полевые кухни, звучат команды старшин, звенят ключи о железо — танкисты возятся около своих «коробок». Над лагерем стоит шум. В поведении бойцов, в разговорах, во взрывах дружного хохота на соленые солдатские шутки чувствуется общая возбужденность, окрыленность — это от только что выигранного боя, от предчувствия чего-то нового, неизведанного, значительного, что принесет завтрашний день.

Байрачный, осмотрев оружие моего взвода, остался доволен: автоматы и ручные пулеметы хорошо вычищены и смазаны, гранаты и бутылки с КС хранятся должным образом. Увидев у Губы и Червякова вороненые «вальтеры», мимоходом бросил:

— А трофейное оружие нужно сдавать старшине. — Затем кивнул мне, приглашая сопровождать его.

Когда мы вышли из расположения нашего батальона, он, показав рукой на замаскированные ветками автомашины, криво усмехнулся:

— В одном из этих фургонов, Юра, находится моя жар-птица…

— И что же вы решили сделать?

Он с ответом не торопится. Посмотрел направо, налево, будто хотел убедиться, что никого поблизости нет, и только потом заговорил:

— У восточных народов существует неписаный закон: если женщина побывала под одной крышей наедине с мужчиной, это считается большим бесчестьем для нее. Если эта женщина — чужая жена, то заслуживает сурового наказания от мужа, или же они просто разлучаются. Если она девушка, то уже сватов ей ожидать нечего… А какой она в самом деле выйдет из-под той крыши — это уже дело мужчины, собственно, дело его чести перед ней… — Байрачный достал папиросу, зажег. — Так вот, задача номер один: разведать, где находится эта «золотая клетка». Может быть, удастся перекинуться несколькими словами с Тамарой… А тогда уже, смотря по обстоятельствам, будем принимать решение. Понял?

Я-то понял, но мне почему-то не нравилась эта затея. Но я об этом не говорю, чтобы он не подумал, что я трус. Доверяет мне самое заветное, а я, вместо того чтобы поддержать, возьму и ляпну… нет.

— Давайте разведаем… Возможно, и в самом деле ее начальник — майор или кто он там — дикий ревнивец. Вырвем птичку на какой-нибудь часок-другой…

— Ты, Юра, делаешь заметные успехи. Рад за тебя, — улыбается ротный. — Так, смотри, не пройдет и полсотни лет, как ты станешь многое понимать и в любви, и в ревности… А теперь продефилируем через этот лагерь вдвоем. Делай вид, что ты меня только что разыскал и сопровождаешь к командиру части. Часовой пропустит… Да и пойдешь на боковую…

Нас предупредили, что подъем будет ранний. Ложимся спать на расстеленном брезенте, на плащ-палатке, а то и прямо на шинели. Благодать: ночь июльская теплая, даже душная.

Подняли нас по тревоге. На востоке, по ту сторону сонного, окутанного сизоватой дымкой села, розовел небосвод. Утро выдалось свежим, росистым, и это радовало нас; народное поверье утверждает: если выпала сильная роса утром — ожидай погожий день. Сматываем туго-натуго шинели в скатки, прилаживаем поудобнее вещевые мешки, тяжесть которых составляют, главным образом, патроны к автоматам. Надев поверх пилоток каски и взяв «на ремень» автоматы, выстраиваемся повзводно в колонны.

Первыми выходят на дорогу танки третьего батальона. Их уже оседлала третья рота автоматчиков.

— Хоть на этот раз мы не впереди, — утешает себя Николай Губа.

— Не радуйся заранее, — косит на него густо-синие глаза Вадим Орлов. — Ведь это только на марше, а какой жребий выпадет нам в бою — это увидим…

Усаживаемся на броню второго батальона. За нами пристраиваются машины минометчиков, дальше — артиллеристов с семидесятишестимиллиметровыми пушками на прицепе. Колонну бригады замыкает первый танковый.

В стороне от дороги стоит группа офицеров — наше батальонное начальство. Байрачный, энергично жестикулируя рукой, что-то, видно, объясняет капитану Походько. Тот насупленно наклоняет голову вниз, чем-то недоволен. Затем резко поднял ее вверх. Колонна двинулась. Он махнул рукой на Байрачного, что должно было означать: делай как знаешь, — и стремительно направился к «тридцатьчетверке», которая была поблизости. За ним неотступно, как тень, немного сутулясь, бежал длинноногий Покрищак.

— Чего же наш ротный не садится? — крикнул мне на ухо Губа.

— Не беспокойся, — отвечаю, — догонит… Он не из тех, кто промахивается.

Мостовая рябит выбоинами от снарядов, на ней и около нее зияют черные воронки от бомб. Лежат разбитые немецкие повозки, искалеченные, покореженные военные автомашины. Над раздутыми тушами двух гнедых ломовиков кружит напуганное грохотом танков черное воронье… «Видно, наши авиаторы здесь хорошо поработали», — мысленно радуюсь я за них, поглядывая на обгорелые «пантеры», на «тигра», что оказался в кювете вверх брюхом, а метрах в пятнадцати от него лежит башня с орудийным стволом, будто гигантский несуразный черпак.

Около развилки, где расходятся две дороги: одна — прямо на запад, а другая — на юго-запад, колонна замедляет ход, останавливается.

Комбриг Фомич, собрав около своего «виллиса» командиров батальонов и приданных бригаде других воинских частей, ставит перед ними боевую задачу. Мы в это время пьем ледяную воду, наполняем ею фляги. Снова заревели моторы, и колонна двинулась. Мы уже на ходу залезаем на свою «тридцатьчетверку». Мелькают придорожные кусты, деревья и телеграфные столбы с оборванными проводами. За нами тянется пушистый шлейф рыжевато-серой пыли.

Вдруг из пыли выныривает мотоцикл. Он мчит на бешеной скорости с левой стороны, обгоняя один за другим наши танки. Вот уже идет наравне с нашей «тридцатьчетверкой». Толя поблескивает защитными очками. Сзади, немного пригнувшись, застыл Байрачный. Пилотку заткнул за пояс. Ветер растрепал его чуб, и кажется, что он покрыт кудлатой папахой. А в коляске, держа на коленях пулемет, сидит Тамара. Золотые волосы, как охапка солнечных лучей, стремительно отлетают за спину…

Останавливаемся в лесу возле небольшого с прозрачной водой ручейка. И сразу же спешим с котелками к батальонной кухне: была команда.

Николай Губа, вкрадчиво посматривая в сторону, где на лужайке под ветвистым дубом обедают старший лейтенант Байрачный, лейтенант Расторгуев и Тамара, негромко говорит:

— Интересно, справят свадьбу в эти дни или после Победы, по всем правилам?..

— Сейчас не до свадеб, — отвечает ему Петя Чопик. — К тому же неизвестно, как на эту женитьбу посмотрит комбат, если без его разрешения…

Загудели моторы, и мы, не ожидая команды, бросились к своим «тридцатьчетверкам». Байрачный помог Тамаре влезть на броню. Она по-хозяйски облюбовала себе место около башни и уселась, целомудренно натягивая не очень длинную синюю юбку на гладенькие овалы колен. Смущение, от которого рдело ее удивительно белое лицо в первые минуты пребывания среди «архаровцев», исчезло. Она освоилась.