Евмен Доломан - На безымянной высоте

— Наши «тридцатьчетверки» еще с ночи хорошо замаскировались во дворах вдоль мощеной улицы: то за старым сарайчиком, то за ригой или же за густыми зарослями сирени. Немецкая танковая колонна, подойдя к селу, притормозила. Не обнаружив ничего подозрительного, машины прибавили газу. Когда колонна вошла в Вишняки, тогда и ударили по ней с обеих сторон. Сразу же задымились несколько «тигров» и «пантер» — это те, что шли впереди. Но наши ребята немного, видно, поторопились. С десяток танков дали задний ход и развернули «ежиком» стволы пушек — у нас, гады, научились — да как ударят по «тридцатьчетверкам»! Те же себя обнаружили… Дуэль была страшной… Поединок длился больше часа… немногим танкам противника удалось вырваться из устроенной для них засады.

— Район теперь запросто выполнит план по сдаче металлолома, — подбросил слово Губа. — Металлолом из рурской стали…

— Не мешай слушать! — оборвал кто-то Губу.

— Нашим «тридцатьчетверкам», — продолжал Спивак, — когда они стали атаковать немчуру, тоже крепко досталось: одной башню заклинило, другой бока помяло или перебило гусеницу. А взвод Седого… все три машины — сгорели. Есть среди танкистов и погибшие, и обгорелые…

— А как там наша «Гвардия»? — спохватывается озабоченно Губа. — Как три Сашки с Федором?

Спивак чуточку улыбается одними глазами.

— Сашкам на этот раз здорово повезло: прибавили к своему боевому счету еще двух «тигров», а у самих — ни новой дырки на башне, ни царапины…

Над обороной залегла тишина — коварная, угнетающая, тревожная. И не знаешь, когда она оборвется…

— Лучше бы уж наступать, чем вот так изнывать, протирая колени об окопную глину, — недовольно бурчит Губа, так громко, что и нам слышно.

Возле меня в окопчике стоит Евгений Спивак, опираясь локтями о бруствер.

— Николай правду говорит, — тихо отзывается он. — Ничего так не утомляет, как ожидание противника, который неизвестно когда и откуда должен нагрянуть… — Вздохнул и громче добавил: — В Вишняках все уже на колесах. Такое впечатление, что мы вот-вот должны двинуться. Об этом и в политотделе говорят… Ждем, когда подойдет танковый батальон майора Федорова. Он где-то там, — показывает Спивак рукой на перелесок, что синеет к северу от нас.

— Однако нам засветло отсюда не выбраться, — говорю ему. — Попробуй обнаружить себя днем под самым носом у противника… Он так даст тебе, что не найдешь, где и почесать…

— Да это известно, — соглашается Спивак. Потом спрашивает: — Неужели так и не написала тебе Мария Батрак ни одного письма?

— Не написала.

— А ты ей?

— Тоже не написал. Зачем сдирать кожицу с раны, которая еще не зарубцевалась, а только присохла…

— А присохла ли? — лукаво прищуривает Спивак свои всегда теплые, зеленоватые глаза. — Может быть, это только кажется?

— Может быть, — соглашаюсь. — Да что теперь поделаешь? У нее уже маленькая дочь. Об этом мне сказала Лида Петушкова. Они переписываются.

— Больше ничего она тебе не сказала?

Я посматриваю на Спивака, хочу понять, что он имеет в виду, куда клонит. Но его взгляд направлен к горизонту, в глазах отражаются поле и перелесок зеленым пламенем.

Противный, тошный вой немецкого шестиствольного миномета раздробил тишину. Мины падают густо, вздыбливая землю то впереди, то позади окопов. Угрожающе шипят осколки.

Мы понимаем, что противник готовится к атаке, поэтому время от времени высовываемся из окопов, бросая взгляд на перелесок. Так продолжается несколько минут.

— Идут! Идут! — перекатывается по линии обороны вперемешку со взрывами.

— Не идут, а бегут, — уточняет Спивак. — Бегут с двух сторон…

Лай гаубиц и завывание шестиствольных минометов вдруг оборвались, а атакующим именно сейчас больше всего нужно их прикрытие. Диво! В тылу загремели взрывы, черные смерчи взвиваются выше перелеска.

— Неужели это наши артиллеристы из-под Вишняков так метко накрыли их батарею и минометчиков? — спрашиваю у Спивака. Он пожимает плечами.

«Заиграли» наши минометы, и вот уже видно, как между передними рядами атакующих серыми всплесками грунта взрываются мины, как падают бегущие… И все-таки волна катится вперед, приближаясь к нам. Только почему-то солдаты противника останавливаются и стреляют, но не по нашей обороне, а по перелеску, откуда они только что выбежали…

Вскоре оттуда выныривают одна за другой больше десятка наших «тридцатьчетверок».

— Выходит, фрицы сначала атаковали. А теперь просто драпают, чтобы не попасть под гусеницы, — замечает Спивак. — Вот почему так неожиданно парализовало их артиллеристов и минометчиков. Это наши ударили им с тыла.

Гребень серо-зеленой волны докатывается до балки, метрах в ста от нас, и там, в непростреливаемой зоне, залегает.

— Отдышатся и пойдут на нас, — высказывает предположение Губа. — Они же в окружении, значит, попробуют где-нибудь прорваться.

Подбегает по траншее Байрачный.

— Приготовиться! — негромко подает команду. — Передай Орлову, на правый фланг.

Тот зарокотал басом на всю оборону.

— Какого черта орешь, как бычина?! — прикрикнул Байрачный.

— Пусть знают и они, что мы здесь не спим.

Танки, которые выскочили из перелеска, развернулись в цепь и продвигаются к балке, в которой залегли фрицы.

— Крикни им, пусть сдаются, — Байрачный смотрит на Спивака горящими глазами, в которых еще не угас азарт боя. — Ты же по-ихнему что-то умеешь.

Спивак прикладывает ладони рупором ко рту:

— Achtung! Achtung! Sie sind in Kessel, werfen sie die Waffen weg! [3] Внимание! Внимание! Вы окружены, бросайте оружие! (нем.)

Повторяет еще раз, но оттуда — ни звука. Проходит минута, вторая, третья… Ожидаем. Удивляюсь: откуда у Спивака, у Губы и у других автоматчиков столько выдержки? Видишь, не хотят, чтобы те даром гибли, попав в безвыходное положение, как рыба в вершу. Не хотят, чтобы напрасно лилась кровь…

А я же знаю, что у Евгения Спивака с ними, с немцами, особый счет. Его младшего брата, Валерия, пятнадцатилетнего подростка, гитлеровцы расстреляли вместе с другими заложниками… Поехал из комендатуры в их село немецкий солдат, поехал — и не вернулся. Пропал без вести. Полицейские и комендантские патрули согнали всех жителей села к управе. Отобрали десять человек, среди них и Валерия Спивака, и загнали в каменный подвал. Комендант пригрозил окруженной полицейскими толпе:

— Если через двадцать четыре часа не будет доставлен в комендатуру немецкий солдат живым и невредимым, всех заложников расстреляем! За одного нашего — десять ваших!..

Прошло время, а солдата не нашли ни живым, ни мертвым. Комендант сдержал свое слово.

Хотел бы с ними посчитаться и Николай Губа. Сестру Николая увозили в немецкую каторгу. Во время попытки побега где-то в волынских лесах ее догнала пуля немецкого надсмотрщика… Да, здесь кого ни возьми — у каждого на сердце рана: к общему горю еще и свое, личное присоединяется… А видишь, сжав губы, не стреляют, не чинят расправу, а предлагают сдаться… Но тем баранам не хватает здравого рассудка. Они еще надеются прорваться.