Евмен Доломан - На безымянной высоте

Известие о том, что бригада уже вошла в город проложенной нами дорогой, подбадривает нас. Но каждый шаг становится все труднее: в переулках и сквериках под прикрытием каменных зданий или деревьев — вражеские танки и пушки. Горячим огнем пулеметов дышат решетчатые окна подвалов, превращенных в доты. Оскалили свои пасти тяжелые батареи. Слуховые оконца на чердаках потрескивают трассирующими пулями. Кажется, все: деревья, дома, телеграфные столбы, каменные ограды, мохнатые кусты и сама мостовая — ощетинилось против нас смертоносным огнем…

Ползая по-пластунски, вытягиваем раненых и погибших в безопасную зону. «Тридцатьчетверка», которая шла впереди нашей «Гвардии», наверное, по вспышкам выстрелов засекла огневую точку. Ударили дважды — и вражеский танк запылал багровым факелом. Наши ребята не успели дать задний ход, чтобы нырнуть под защиту здания. «Тигр» — не тот, что пылал, другой — ударил в самое сердце танка, в его моторный отсек. «Коробка», будто живое существо в предсмертной агонии, вздрогнула и затихла. Пламя брызнуло красно-сизым фейерверком, и прозвучал оглушительный взрыв. Башню сорвало и отбросило. Командир экипажа и водитель выскочили еще до взрыва, а башенный и радист не успели… Мордвинцев из своей пушки двумя болванками приковал «тигра» к львовской мостовой…

Прижимаясь к стенке здания, которое защищало нас от вражеского огня, к Байрачному подходит связной от комбата:

— Товарищ старший лейтенант, капитан Походько сердится, что ваша рота топчется на месте… «Мы же, — говорит, — пришли сюда не глину месить, а наступать…»

Байрачный, услышав это, подскочил, как ужаленный. Можно было ожидать, что он взорвется руганью, как это бывало раньше, когда он в упреках комбата улавливал несправедливое отношение к себе. Но на этот раз, нам на удивление, ротный не ругается. Какую-то минуту он молчит, нервно одергивая на себе прилипшую гимнастерку. В тускнеющих отблесках пожара мне видно, как он зло закусывает нижнюю толстую губу.

— Передай комбату, — смотрит снизу вверх на худого и высокого, как жердь, связного, — что мы попали в такой замес, из которого и ноги не вытянешь…

— Здесь, наверное, скорее можно протянуть их, чем вытянуть, — льнет к стенке связной.

— Именно так, — соглашается Байрачный. — Но приказ будет выполнен, так и скажи!

Когда длинноногого связного скрыли густые сумерки, Байрачный, будто в ответ на свои мысли, негромко сказал:

— Если наши артиллеристы не смогут в этой тесноте подавить огневые точки противника, придется сделать это нам самим. Должны!

Отпрянул от стены и несколькими прыжками поперек простреливаемой улицы добрался до «Гвардии». Через дырку в башне о чем-то поговорил с экипажем. Потом вернулся. Я думал, что он попросил ребят ударить по дому, откуда пулеметы обстреливали трассирующими улицу. Но нет. Вскоре подбегает к нам Марченко. Показываем ему на высокое здание, фасад которого освещается большими коричневыми языками пламени догорающей самоходки.

— Это из него секут так, что ни пройти, ни пролезть. Пусть Мордвинцев ударит туда несколькими фугасными, — скорее просим, чем советуемся.

— Выстрелить — не штука, — Марченко скребет пальцами около уха. — Но комбриг Фомич советовал (считай: приказывал!) избегать стрельбы по зданиям, которые представляют архитектурную ценность. Ведь жалко разрушать красоту… Ну, конечно, если другого выхода нет, то, может, и придется… Но сейчас выход есть. — В голосе Саши зазвенели радостные нотки. — Нашел его ваш ротный, — кладет тому на плечо руку.

— Еще увидим, какой будет жатва из этой затеи, — тихо отзывается Байрачный. Затем уже громче зовет Марченко, меня и Спивака к защищенному подъезду. Освещая карманным фонариком, отыскивает глухой уголок.

Останавливаемся. Ротный отстегивает свой планшет и отдает Марченко. А сам присвечивает.

— Мы вот здесь, — Марченко ткнул пальцем в золотистую слюду. — К высокому зданию, где засела немчура, можно пробраться с противоположной стороны квартала. Между дворами там невысокая стена… Я знаю этот квартал хорошо. Здесь в небольшом флигеле жил мой товарищ по техникуму.

— А связаны ли канализационные трубы между собой, чтобы добраться к той улице? — быстро спрашивает Байрачный.

— Этого не знаю, — разводит руками Марченко, — не приходилось лазить…

— Ну, там увидим, — махнул рукой ротный. — Давай своих архаровцев сюда, — поднял глаза на меня.

Пока собирались мои автоматчики и пулеметчики, я спросил у ротного, что он задумал.

— Проберемся подземельем во вражеский тыл, а как там будем действовать — обстоятельства покажут… Передай Расторгуеву, — бросил своему ординарцу, — что он остается за меня. — Увидев Губу, сказал: — Пулеметчикам там делать нечего. Ведите огонь отсюда, отвлекайте внимание противника…

Потихоньку открываем крышку канализационного люка и по липким скобам спускаемся вниз. Байрачный ведет вперед. Сгибаемся в три погибели, чавкая по какой-то тине, которая доходит чуть ли не до колен. Удушливый смрад не дает дышать…

— Хорошо, что сейчас жители сидят в укрытиях и погребах, — тихо гудит Орлов. — Иначе бы мы здесь утонули…

— Вот и я убеждаюсь, что искусство требует жертв, — гундосит Володя Червяков, потому что, наверное, зажал пальцами нос — Ради спасения каких-то там кариатид куда, только не полезешь…

Ребята прыскают, сдерживая смех.

Проходим колодец, точно такой, по которому мы спускались в подземелье, потом другой, третий. Уже еле волочим ноги, задыхаемся… Возле шестого или седьмого остановились. Байрачный приказывает соблюдать абсолютную тишину, иначе всем нам крышка. Он карабкается по скобам наверх. Долго возится около чугунной крышки, нелегко ему с нею управиться. Мы уже погасили фонарики. Стою в колодце, задрав голову. Наконец сквозь густой, как туман, сумрак завиднелось несколько золотых точек звезд. Не вылезаю, а вылетаю пробкой из этого удушливого ада. Ложусь на мостовую около Байрачного. И такой она показалась милой и душистой, будто луговая трава. Считаю своих архаровцев, побаиваясь, как бы кто-нибудь не свалился в подземелье.

Двадцать, двадцать один… Двадцать вторым вылезает Спивак. Он — замыкающий.

— И чего это тебя, Евгений, носит с нашим взводом? Не обязательно комсоргу батальона лазить по канализационным трубам, — говорю ему.

— Если дело — труба, то, чтобы его поправить, должен и в трубу лезть, — отговаривается он шуткой. А потом уже серьезно: — Куда вы — туда и я… Комсорги других батальонов — и Чернов, и Очеретов — всегда среди бойцов. Почему же я должен быть в стороне?

Может быть, замполит, парторг и комсорг нашего батальона договорились между собой, или так уж получилось, что каждый из них кроме исполнения своих обязанностей в масштабе батальона еще и шефствует в период боев над какой-нибудь ротой. Замполит всегда находится в первой, парторг — в третьей, а в нашей, поскольку она моложе, чем остальные, по своему составу, — комсорг. Во второй роте нет человека, которому было бы больше двадцати четырех лет. К Спиваку здесь уже все так привыкли, что считают его бойцом своей роты.