Евмен Доломан - На безымянной высоте

За столом сидят на стульях, табуретках и каких-то ящиках человек пятнадцать автоматчиков и несколько танкистов в черных комбинезонах. Николай Губа раскладывает на расстеленных обрывках газет нарезанный ломтями ржаной солдатский хлеб. Когда на пороге появился старший лейтенант Байрачный, все поднялись.

Он окинул быстрым взглядом присутствующих и с удовольствием заметил, что тут лишь половина личного состава роты. Выходит, старшина Грищенко на самом деле молодец, поступает как опытный командир, по своему разумению. Устроил завтрак посменно, для того чтобы не оголять оборону. Распорядился сам, распорядился по-хозяйски. Байрачный уже не впервые убеждается, что не ошибся, назначив там, во Львове, Григория Грищенко старшиной, когда тот только что возвратился из госпиталя. В штабе батальона выражали сомнение: справится ли? Полгода, мол, не был в роте, многих бойцов — из нового пополнения — не знает. К тому же рота ведет бои… Но Байрачный настоял на своем. Он давно подметил, что у Грищенко больше, чем у других подчиненных, проступает «хозяйственная жилка», присущая истинному крестьянину. Для старшины такая черта характера, считал Байрачный, необходима… Кроме того, оказалось, что Грищенко обладает хорошей памятью. Через несколько дней он уже знал поименно каждого бойца, знал его личные качества, знал, что можно от него требовать, потому что ходил с ротой в каждую атаку, штурмовал вместе со всеми кварталы местечка Рудки, бросался в рукопашную, когда приходилось сражаться с врагом за отдельные дома.

— Почему здесь представители только двух танковых экипажей, а от Федорчука никого? — спросил у Грищенко.

— Заняты небольшим ремонтом, — басом ответил тот. — Пообещали успеть на вторую смену, — Голос Григория Грищенко после его возвращения из госпиталя стал еще более басистым. И весь он за прошедшие полгода заметно возмужал, исчезла эта юношеская угловатость, которая служила мишенью для всяких солдатских острот. Теперь на его статную фигуру поглядывают бойцы, особенно молодежь, с уважением.

Байрачный сел на отведенное ему место, справа разместились командиры взводов. Слева от него — свободный стул. Байрачному это не нравится. Хотел было позвать старшину, но в это время скрипнули тяжелые двери. На пороге на какое-то мгновение появилась Тамара Корсун: то ли хотела всех разглядеть, то ли чтобы все увидели ее. Потом она, стуча подковками хромовых сапог, направилась к Байрачному — розовая, улыбающаяся…

— Вот и прибыла наша принцесса, — тихо пробурчал Губа. Кто-то хихикнул. Байрачный, может быть, делает вид, что ничего не слышит.

— Смотри, Николай, не трепли языком, — шепчет ему на ухо Кумпан, приставив ладонь щитком ко рту. — Ротный не любит глупых шуток…

Тамара слегка опирается правой рукой на сильное плечо Байрачного, а левой подвигает к нему поближе свой стул. Командир роты, видно, еще не привык одаривать вниманием вот так на виду у всех свою супругу. Держит себя несколько скованно, но его черные глаза искрятся такой трогательной нежностью, таким сердечным теплом, что каждому из присутствующих видно, как горячо он ее любит, как ему с нею хорошо. Наконец Байрачный крикнул Грищенко:

— Может, старшина чем-нибудь угостит нас? Неужели ничего не припас?

— С вашего разрешения, — откликается Грищенко. — Мы же получили на дорогу не только сухой паек.

Через мгновение каждый из бойцов держал уже кружку или стакан с прозрачной жидкостью, так как все было приготовлено заранее. Не хватало лишь командирского распоряжения.

Байрачный встал. Увидев, что некоторые бойцы тоже поднимаются, он сделал рукой знак сесть. Шум стих.

— Товарищи гвардейцы, запомните этот, так сказать, торжественный завтрак — первый наш завтрак на том клочке земли, который нам поручено оборонять. — Старший лейтенант перевел дыхание и просто добавил: — Так вот, друзья, давайте выпьем за победу! — Он опрокинул стакан, крякнул и вытер тугой подбородок тыльной стороной руки, в которой держал уже опорожненную посудину.

Присутствующие одобрительно загудели, глухо позвякивая кружками. Все дружно выпили, только Тамара Корсун, подержав стакан возле рта, даже не пригубив, поставила его на стол.

— Э, так не годится! — с мягким упреком бросил Байрачный, кося глазом на супругу.

— Я раньше никогда не пила спирт, боюсь, — чуть смущаясь под его взглядом, попыталась оправдаться.

— Раньше ты и на танке не ездила, а теперь вот пришлось… Значит, должна теперь не отставать от своих во всем!..

На Тамару направлены взгляды более чем двух десятков глаз: в одних — сочувствие, в других — просьба, а в остальных — подбадривание. Попробуй им не уступить.

— Ну, будь что будет! — Она зажмурилась, будто прыгала в речку с крутизны, и резким движением откинула голову назад. Из-под воротника гимнастерки на мгновение открылась длинная белая шея, притягательно нежная. Кто-то от восторга вскрикнул. Но этот звук потонул в общем шуме одобрения, так как каждый понимал, что этим пустячком — разве это подвиг, опрокинуть сто граммов? — Тамара посвящалась в семью гвардейцев-автоматчиков, становилась равноправным ее членом.

— Люблю отчаянных! — улыбнулся Байрачный.

И хотя это было сказано полушутя относительно Тамары, но мы знали, что в этих словах проявилась, возможно, наиболее заметная черта его характера. Нередко бывало, что любовь Байрачного к отчаянным поступкам брала верх над холодной рассудительностью…

Когда Тамара поставила стакан на стол, Байрачный Подал ей ломтик помидора, который на срезе напоминал покрытый росой лепесток темно-красной розы.

Глухо звенят солдатские ложки об алюминиевые котелки, у кого-то на зубах похрустывает лук. Аппетит волчий — поворочав лопатой землю несколько часов, проголодались мы основательно.

— Может, еще по одной пропустить за здоровье молодых, — расхрабрился Губа.

Но его никто не поддержал.

Раздался оглушительный взрыв, дом задрожал. С потолка посыпалась серая труха и штукатурка.

— В окопы! В первую траншею! — крикнул Байрачный и бросился к дверям, потянув за руку Тамару.

— Бьет, подлец, тяжелыми! — выдыхает Губа уже в траншее, оглядываясь на двор фольварка, где еще вспыхивали черные тугие фонтаны взрывов, — Даже закусить как следует не дал, сволочь…

— Еще даст, и закусить, и выпить! — криво усмехается Кумпан, приготавливая к бою ручной пулемет.

Минометный налет утих так же внезапно, как и начался. Но мы не верили, что на этом все кончится. Ожидали появления танков, внимательно, до рези в глазах всматриваясь в серую ленту шоссе, кое-где скрытую от нас пышными кронами лип и серебристых тополей. Всматриваемся налево, на север, откуда должны прийти те, кто хочет прорваться в горы через Самбор. Но ни гула моторов, ни металлического лязганья траков не слышно. Поэтому нас никак не удивило, когда Чопик крикнул: