Андрей Колесников - Путин. Человек с Ручьем

Некоторые умудряются держать себя в руках и вообще не подходить, но только потому что им давно все равно и потому что никто от них этого не требует — потому что и тем, кто может потребовать, тоже давно уже все равно… Но ведь это тоже не выход. Информация, к огромному сожалению, нужна.

Но вот плестись или рваться за ньюсмейкером, пытаясь рассмеяться до того, как он пошутил, и проклиная себя за это?.. И в этом все твое предназначение журналистское?! Вся твоя самореализация? Нет, мне никогда не казалось, что именно так все оно должно быть, что именно это и есть журналистика.

Я уверен, что можно заниматься журналистикой, не унижая себя.

Как? Если этот вопрос возникает, значит, вряд ли получится. Может, лучше не заниматься тогда.

Возможности вовремя разобраться в себе и, может, пока не поздно, отказаться от идеи, что ты обязательно должен быть журналистом, посвящена, на мой взгляд, Академия журналистики «Коммерсанта». Мы на пальцах показываем, как делается журналистика, помогаем писать заметки и продолжать при этом уважать себя. И еще больше уважать, конечно. Это большая история, и цель, конечно, не только в этом. Но для меня как для человека, который вместе с Алексеем Боковым придумывал Академию, и в этом тоже.

И это касается не только политической журналистики. Для меня вызовом в свое время стала работа спортивным журналистом на Олимпиадах. Михаил Куснирович, глава «Bosco-спорта», в свое время отравил меня этим. С тех пор как я с ним познакомился, я не пропустил ни одной Олимпиады. Афины, Турин и так далее.

В Турине, например, ты сидишь прямо за скамейкой запасных на каждом без исключения хоккейном матче. Начинаешь понимать, что у них реально там происходит. Усидеть, конечно, непросто: билетов-то туда нет… Пресс-трибуна далеко и высоко… В какой-то момент в последней игре ты ошарашен вдруг тем, что главный тренер вообще перестает контролировать ситуацию, и пятерки одну за другой начинает выпускать на лед капитан сборной. А просто всем на нашей скамейке очевидно, что тренер делает не то, ему это даже игроки говорят, а у самого тренера истерика такая: ну тогда выходите сами на лед! И ты все это видишь, слышишь… И они проигрывают и выбывают. Ты видишь, что некоторые плачут — подолгу причем. И в конце концов поздно вечером ты находишь капитана сборной и разговариваешь с ним — а у него страшно накипело, но он, конечно, не хочет про это говорить и ни за что не собирается. А ты рассказываешь ему такие подробности того, чему сам был свидетелем, что его буквально трясти начинает, и тогда он сам начинает рассказывать… И выходит заметка. Но для этой заметки ты просидел пять матчей за скамейкой запасных.

Я делал на Олимпиадах свое дело честно и терпеливо. Так же, как писал про Путина. И он, и другие политики к такому привыкли. А спортсмены — нет. И первые две Олимпиады было тяжело очень. А потом они сами потянулись ко мне. Не все, конечно. Но возьму на себя смелость сказать, что лучшие — да. Некоторые стали моими близкими товарищами.

И я понимаю, что все непросто было для спортивных журналистов. Покойный ныне, к несчастью, Гена Швец, который был пресс-секретарем ОКР, подошел ко мне на второй моей Олимпиаде — на первой я не был с ним еще знаком — и сказал: «Господи, как хорошо, что вы появились в нашем сообществе! Вы их хоть встряхнули. Они вроде хоть немного начинают и сами двигаться».

Мне, конечно, проще: я откровенно разговариваю со спортсменами, мне нечего терять, мне-то что — я приехал, поработал и уехал и вернусь к работе спортивного журналиста только через два года. А они остаются в большом спорте. А я ухожу в большую политику.

И я понимаю, что кому-то из них больно. В книге воспоминаний (а как же не написать воспоминания уже загодя, пока еще ты, слава богу, в деле) одного спортивного журналиста о той Олимпиаде он рассказал, как их, большую группу журналистов «Советского спорта», которая там работала… я не помню, сколько их там было: то ли 9, то ли 12… начинала пытать их начальница Елена Войцеховская. За то, что в течение всего хоккейного турнира в Турине все их заметки о хоккее, которые они так самозабвенно писали — а ничего более великого, чем хоккей, не существует на Олимпиаде (ну, может, фигурное катание еще), тем более для нас, — так вот, все эти заметки, она им объясняла, вместе взятые, не стоят той, что вчера написал Колесников про всю эту историю. И вот они начинали ей объяснить… И этот журналист в своей книжке тоже начинает объяснять, что, мол, да, конечно, вечером они приходят, эти спортсмены, в «Bosco-клуб», там, значит, они неизбежно принимают, и вот когда у них уже развязан язык, к ним подходит Колесников… и действительно, чего бы ему не записать, раз они ему говорят. А нас туда, в «Bosco-клуб», где они выпивают, даже не пускают.

И я допускаю, что для кого-то это вполне может быть реальным объяснением такого феномена, с их точки зрения. Ведь они сами ничем другим объяснить появление таких заметок не могут: может, сами так привыкли работать, поди разбери.

Но они же знают на самом деле, что Алексей Ковалев не пьет. И почти все так. А если не знают, вообще не о чем говорить.

Между прочим, состав журналистов кремлевского пула в этом смысле тоже интересный. Кто-то еще совсем недавно работал в отделе спорта, а кто-то вообще нигде не работал. Но редакция сказала «надо», отправили списки перед Новым годом в службу аккредитации, а там демократия: технических противопоказаний нет — все, ты в пуле. И дело пошло. И если посмотреть, то мало людей, которые сейчас работают в пуле, до этого занимались политической журналистикой. Люди обучаются на ходу, и я не знаю даже, как к этому относиться. Я даже считаю себя в этом смысле более подготовленным к такой работе, хотя в принципе тоже занимался немного другой журналистикой.

Но я, по крайней мере, прошел через все события, начиная с 89-го года, через горячие точки, через огромное количество митингов, демонстраций, прежде всего оппозиции — коммунистов, демократов. Я работал в отделе информации «Московских новостей», и это было мое ежедневное занятие: я отвечал за эти митинги и демонстрации. И в этом смысле я был каким-то образом готов к той действительности, в которую я окунулся, как Владимир Путин — в чан с кумысом в Татарстане. Да, я все-таки подготовился к этой реальности. И книга «От первого лица» что-то, конечно, мне дала для понимания — некоторых хоть всего-навсего процессов, но тем не менее.

Главную специфику работы в кремлевском пуле можно, пожалуй, назвать технической. Речь об условиях сдачи заметки. Очень часто дедлайн, когда заметка должна быть в редакции, наступает вместе с окончанием события, которое ты описываешь, — какое-нибудь совещание, например. А на совещании идет дискуссия между Путиным и участниками этого совещания, и ты в режиме реального времени… не записываешь за ними, а на основании того, что они говорят, пишешь — с цитатами прямыми, конечно, — заметку. Для тебя это совещание на ходу становится уже такой превращенной реальностью. И регулярно ты пишешь такую заметку по ходу совещания и заканчиваешь ее в ту же секунду, когда это совещание закрывается.