Боб Дилан - Хроники. Том 1

Фольклорные певцы тоже проезжали через Города- Близнецы, и у них тоже можно было учиться песням: старомодные исполнители, вроде Джо Хикерсона, Роджера Абрамса, Эллен Стекерт или Рольфа Кана. Подлинные народные записи были редки, как зубы у кур. Чтобы их раздобыть, требовалось знать нужных людей. Пластинки водились у Кернера и некоторых других, но группа эта была маленькая. В магазины их толком не завозили, поскольку на такое почти не было спроса. Исполнители вроде Кёрнера и меня мчались куда угодно, лишь бы послушать пластинку, которую, как мы думали, раньше не слышали. Однажды ездили даже к кому-то домой в Сент-Пол — у человека якобы имелась пластинка на 78 оборотов, где Блайнд Энди Дженкинс пел «Смерть Флойда Коллинза». Человека не оказалось дома, и пластинку мы так и не услышали. Но Тома Дарби и Джимми Тарлтона послушать удалось — дома у чьего-то отца, который ею дорожил. Я всегда считал, что «а-уоп-боп-а-лу-лоп а-лоп-бам-бу» — это предел всему, пока не послушал, как Дарби и Тарлтон поют «Во Флориде на грузовой «свинье»». Дарби и Тарлтон тоже были не от мира сего.

Мы с Кёрнером много играли и пели вместе. Как дуэт, но своими делами занимались порознь. Я играл и по утрам, и днями, и ночами. Больше я ничем не занимался, иногда и засыпал с гитарой в руках. Так я прожил все лето. Осенью я сидел у обеденной стойки в аптеке Грэя. Та располагалась в самом сердце Дряньгорода. Я въехал в комнатку прямо над ней. В школах начались занятия, университетская жизнь возобновилась. Мой двоюродный брат Чаки и его дружки выехали из земляческой общаги, и вскоре появились члены землячества — или будущие члены. Меня спросили, кто я такой и что я тут делаю. Ничего, я тут ничего не делаю… я тут сплю. Разумеется, я знал, что меня ждет, поэтому быстро собрал манатки и слинял. Комната над аптекой Грэя стоила тридцать баксов в месяц. Нормально, и к тому же я легко мог ее себе позволить.

К тому времени я зарабатывал от трех до пяти долларов всякий раз, когда играл в какой-нибудь из кофеен поблизости, или еще в одном месте в Сент-Поле, под названием пиццерия «Лиловый лук». Мое жилье над Грэем представляло собой просто пустую складскую комнату с раковиной и окном в переулок. Ни чулана, ничего. Туалет в коридоре. Я положил на пол матрас, купил подержанный комод, на него поставил электроплитку; наружный подоконник служил мне холодильником, когда ударили морозы. Так вот, сидел я однажды у обеденной стойки в Грэе — зима настала ранняя, — снаружи ветер выл по всему мосту Сентрал-авеню, а землю начало заметать снежным ковром. И ко мне подсела Фло Кастнер, которую я знал по одной из кофеен, «Бастилии». Фло была актрисой, училась в театральной академии: будущая лицедейка выглядела чудно, но как-то по-особому, полоумно красиво — длинные рыжие волосы, очень светлая кожа, с головы до пят в черном. Манеры у нее были пригородные, но простецкие, она была мистиком и трансценденталистом — верила в оккультную силу деревьев и всякое такое. Кроме того, очень серьезно относилась к реинкарнации. У нас с нею бывали странные разговоры.

— В другой жизни я бы могла быть тобой, — говорила она.

— Ну да, но я бы в той жизни уже не был тем же самым.

— Ага, точно. Давай-ка над этим поработаем.

А в тот конкретный день мы просто сидели и разговаривали, и вдруг она спросила, слыхал ли я про Вуди Гатри. Я ответил: конечно, слышал его на «Стинсоновских» пластинках с Сонни Терри и Сиско Хьюстоном. Затем она спросила, слышал ли я его одного, на его собственных пластинках. Такого я не припоминал. Фло сказала, что у ее брата Лина есть его пластинки, и она меня к брату отведет, чтобы я послушал, потому что Вуди Гатри — это такой человек, в которого мне определенно нужно врубиться. Эдак значительно сказала, и меня зацепило. От аптеки до дома ее брата путь был недалек — может, полмили, около того. Ее брат Лин работал адвокатом в городских социальных службах, у него были редкие тонкие волосики, он носил бабочку и Джеймс-Джойсовские очочки. Летом мы с ним пару раз виделись. Я слышал, как он играет какие-то народные песни, но он никогда не был особо разговорчив, а я сам с ним не заговаривал. И он никогда не приглашал меня слушать ничьи пластинки.

Когда Фло привела меня, он был дома. Он разрешил мне посмотреть его коллекцию пластинок, вьггащил несколько альбомов старых дисков на 78 оборотов и сказал, что я должен их послушать. Один был «Концерт в Карнеги-холле: от спиричуэла до свинга» — сборник старых 78-х с Каунтом Бейси, Мидом Люксом Льюисом, Джо Тернером и Питом Джонсоном, сестрой Розеттой Тарп и многими другими. О другой подборке мне рассказывала Фло: сборник из примерно двенадцати двусторонних пластинок Вуди Гатри на 78 оборотов. Я поставил одну на проигрыватель, и когда игла опустилась, меня просто оглушило — я даже не понял, обдолбался я или еще нормальный. Я услышал, как Вуди поет свои собственные композиции — сам: «Бойня в Ладлоу», «Бойня 1913 года», «Иисус Христос», «Красавчик Флойд», «Трудные странствия», «Отбойный Джон», «Плотина Гранд-Кули», «Пастбища изобилия», «Разговорный блюз Пыльной Лоханки», «Это твоя земля»..

От всех этих песен вместе, одна за другой, у меня крутом пошла голова. Я стоял и хватал ртом воздух. Как будто расступилась земная твердь. Я и раньше слышал Гатри, но главным образом — песню тут, песню там, в основном — то, что он пел с другими артистами. В действительности же я его не слышал — так, чтобы земля содрогнулась. Я не верил своим ушам. Гатри так четко все понимал. Такой поэтичный, жесткий, ритмичный. В нем было столько напряга, а голос у него — как стилет. Он совершенно не походил на других певцов, которых я слышал, и песни у него были ни на что не похожи. Его манера пения, то, как все просто скатывалось с его языка, меня вырубила. Как будто сам проигрыватель схватил меня и метнул через всю комнату. В его произношение я тоже вслушивался. Он так отполировал стиль пения, что казалось, будто никому раньше такое просто не приходило в голову. Он швырял звук последней буквы в слове, как ему заблагорассудилось, и это звучало как удар. А сами песни, весь репертуар его, на самом деле не подпадали ни под какую категорию. В них звучал бесконечный простор всего человечества. Ни одной посредственной песни. Вуди Гатри разрывал на куски все, что стояло у него на пути. Мне явилось прозрение, словно тяжелый якорь бросили в воды гавани.

Тогда я слушал Гатри весь день, словно в трансе, и чувство было такое, будто я только что открыл некую сущность торжества над собой, попал во внутренний карман системы, где я стал я, как никогда прежде. Голос у меня в голове сказал: «Так вот какова игра». Я мог спеть все эти песни — все до единой, и больше ничего петь мне уже не хотелось. Как будто я был в потемках, а потом кто-то повернул главный световой рубильник.