Боб Дилан - Хроники. Том 1

Нью-Йорк, середина зимы, 1961 год. Что бы я ни делал, все ничего так себе получалось, и бросать я не собирался — у меня было чувство: я к чему-то приближаюсь. Я регулярно выступал в «Газовом фонаре» — первом клубе Деревни на карнавальной Макдугал-стрит. Когда я начал там работать, клубом владел Джон Митчелл, изменник и болтун, бруклинец. Я видел его всего несколько раз. Он был раздражителен и задирист, и у него имелась экзотическая на вид подруга, про которую Джек Керуак написал один свой роман. Сам Митчелл уже был легендарен. Деревня была преимущественно итальянской, а Митчелл ни на шаг не отступал перед местными мафиози. Общеизвестный факт: он не платил взяток из принципа. К нему постоянно вторгались пожарные инспекторы, полиция и санэпиднадзор. Но у Митчелла имелись свои адвокаты, и поле битвы он переносил в городскую ратушу, а потому его клуб как-то умудрялся не закрываться. Митчелл носил пистолет и нож. Кроме того, он был опытным столяром. Пока я там выступал, клуб купили какие-то миссисипцы — вслепую, по объявлению в каком-то южном журнале: «Есть возможность для развития бизнеса». Митчелл никому не говорил, что собирается продавать клуб или что клуб сменит владельца. Он просто сбыл его с рук и уехал из страны.

Готический фолк-клуб этот располагался в подвале ниже уровня улицы, но подвалом не выглядел, потому что пол заглубили. С сумерек до рассвета там чередовались шесть — восемь основных исполнителей. Платили наличными по шестьдесят долларов в неделю — по крайней мере, мне. А некоторым исполнителям — наверняка больше. Большой шаг вперед после обжорок Гринвич — Виллидж.

Концерты вел Ноэл Стуки, который впоследствии вошел в группу «Питер, Пол и Мэри». Ноэл был пародистом, комиком, певцом и гитаристом. Днем он работал в фотомагазине. А по вечерам переодевался в аккуратный костюм-тройку; он был безупречно подстрижен и выбрит, с эспаньолкой, высокий, тощий, с римским носом. Некоторые сочли бы его надменным. Стуки выглядел так, будто его выдрали со страницы какого-нибудь древнего журнала. Изобразить он мог что угодно — засорившуюся водопроводную трубу, смыв унитазного бачка, пароходы и лесопилки, уличное движение, скрипки и тромбоны. Он мог имитировать певцов, имитирующих других певцов. Очень смешной был. Одной из самых запредельных у него была пародия на Дина Мартина, пародирующего Литтл Ричарда.

Там выступал и Хью Ромни, позже ставший психоделическим клоуном Волнивой Подливой. Будучи Хью Ромни, выглядел он квадратным дальше некуда: всегда аккуратно одет, обычно — в светло-серые костюмы от «Братьев Брукс». Ромни был монологистом, выдавал длинные, очень личные, совершенно не истэблишментовые телеги и всегда щурился: никогда точно не скажешь, открыты у него глаза или закрыты. Будто у него плохое зрение. Он выходил на сцену, сощурившись, вперял взор в голубой прожектор и начинал говорить так, словно предпринял длительное путешествие и вернулся из далекого царства, вроде как только что из Константинополя или Каира и сейчас просветит вас насчет какой-нибудь древней загадки. Дело было не в том, что он говорил, а как. У некоторых других артистов выступления бывали похожи, но Ромни знали лучше всех. Повлиял на него Лорд Бакли, только уровень у них был совершенно разный.

А Бакли был хипстерским бибоповым проповедником, на такого ярлык не повесишь. Не угрюмый поэт-битник, а неистовый рассказчик, он отрывался на чем угодно — от супермаркетов до бомб и распятия. Он двигал телеги про Ганди и Юлия Цезаря. Бакли даже организовал нечто под названием «Церковь Живого Свинга» (джазовая церковь). Бакли говорил волшебно, растягивая слова. Так или иначе, он воздействовал на всех, включая меня. Он умер за год до того, как я приехал в город, поэтому живьем его я так и не увидел; но слышал его пластинки.

Среди прочих музыкантов «Газового фонаря» были Хэл Уотерс — интерпретатор, певший народные песни рафинированно, Джон Уинн — он играл на гитаре со струнами из кетгута и пел народные песни оперным голосом. Ближе всех по темпераменту мне был Льюк Фауст, игравший на пятиструнном банджо и певший аппалачские баллады, и еще один парень по имени Льюк — Эскью, впоследствии ставший голливудским актером. Льюк родом был из Джорджии, а потому пел песни Мадци Уотерса, Хаулин Вулфа и Джимми Рида. На гитаре он сам не играл, но у него был гитарист. Льюк был белым, а звучал как Бобби Блю Блэнд.

В «Газовом фонаре» играл и Лен Чандлер. Приехал Лен из Огайо и был серьезным музыкантом — дома играл в оркестре на гобое, умел читать, записывать и аранжировать симфоническую музыку. Он пел квази-фолковый материал с коммерческим уклоном и был энергичен — в нем имелось то, что люди называют харизмой. Выступал он — как траву косил. Его личность подавляла собой репертуар. Кроме того, Лен писал животрепещущие песни, прямо с первых полос.

Время от времени свои отделения играл Пол Клэйтон. К своим версиям песен он приспосабливал старые тексты. Он знал сотни песен — должно быть, память у него была фотографическая. Клэйтон был уникален — элегичный, величавый, смесь джентльмена-янки и беспутного южного денди. С головы до пят он одевался в черное и частенько цитировал Шекспира. Клэйтон регулярно ездил из Вирджинии в Нью-Йорк и обратно, и мы с ним подружились. Компанию он водил с такими же иногородними, и, как и он, все они были «отдельной кастой» — у них на все был свой взгляд, но мнением своим они ни с кем не делились, не фолковая толпа. Подлинные нонконформисты — драчуны, но не керуаковского типа, не отбросы и отщепенцы, не те, кто бегает по улицам и занимается чем-то понятным. Мне нравился Клэйтон и нравились его друзья. Через Пола я тут и там знакомился с людьми, говорившими мне, что у них можно жить, когда мне нужно, и совершенно этим не морочиться.

Клэйтон тесно дружил и с Дэйвом Ван Ронком. У этого исполнителя я горел желанием поучиться чему-то конкретному. На пластинках он звучал изумительно, но лично оказался еще прекраснее. Ван Ронк был из Бруклина, у него имелся паспорт моряка, большие моржовые усы, длинные каштановые волосы, прямо спадавшие на половину лица. Каждую народную песню он превращал в сюрреальную мелодраму, в театральную постановку — напряжение поддерживалось вплоть до последней минуты. Дэйв во всем докапывался до сути. Будто у него имелся неограниченный запас яда, которого мне хотелось отхлебнуть, — и без него никак. Ван Ронк виделся мне древним, проверенным в бою. Каждый вечер я словно сидел у подножия обветшалого монумента. Дэйв пел народные песни, джазовые стандарты, диксиленды и блюзовые баллады — беспорядочно, однако по верхам не скакал. В его репертуаре песни были нежные, открытые, личные, историчные или изысканные — какие угодно. Он все складывал в шляпу и — пожалте — вытаскивал на свет что-нибудь новенькое. На меня Дэйв повлиял как мало кто. Позднее, когда я записывал свой первый альбом, половиной треков на нем стали перепевы того, что делал Ван Ронк. Не то чтобы я это планировал, просто так случилось. Подсознательно я доверял его материалу больше, чем своему.