Боб Дилан - Хроники. Том 1

Голос у Ван Ронка был, как ржавая шрапнель, и ему было подвластно множество оттенков — утонченных, мягких, грубых, взрывных, иногда всё в одной песне. Он внушал что угодно — ужас, отчаяние. А кроме того, мастерски играл на гитаре. Помимо прочего, у него было сардоническое чувство юмора. Ван Ронка я выделял из прочих в тех кругах, потому что именно он привел меня в стадо, и я был счастлив оттого, что мог каждый вечер играть с ним рядом в «Газовом фонаре». Там была настоящая сцена и настоящая публика — и там ключом била настоящая жизнь. Ван Ронк еще кое в чем помог мне. В его квартире на Уэверли-плейс имелась кушетка, на которой я мог ночевать, когда захочу. Кроме того, он водил меня по всем постоянным точкам Гринвич-Вил- лидж — в другие клубы, в основном — джазовые, вроде клуба Труди Хеллер, «Авангарда», «Деревенских ворот» и «Грустной ноты», и я вблизи увидел множество великих мастеров джаза. А как исполнитель, Ван Ронк делал такое, что меня крайне интриговало.

Один из его фирменных драматических приемов — напряженно уставиться на кого-нибудь в толпе. Он не отрывал взгляда, словно пел только для этого человека, нашептывал секрет, рассказывал то, от чего зависела чья-то жизнь. Кроме того, он никогда не фразировал одно и то же одинаково. Иногда я слышал, как он поет ту же песню, что и в предыдущем отделении, и она меня била совершенно иначе. Он что-то играл, а я будто никогда раньше этого не слышал или запомнил не совсем так. Пьесы его были извращенно усложнены, хоть и очень просты по сути. Он все знал и мог загипнотизировать публику или ошарашить ее, заставить ее вопить и визжать. Вертел ею, как хотел. Массивен был, как лесоруб, сильно пил, мало говорил и на свою территорию никого не пускал — полный вперед, все поршни работают. Дэвид был великим драконом. Если вы хотели кого-нибудь послушать вечером на Макдугал-стрит, начинать и заканчивать следовало им. Он горой высился над улицей, но грандиозного успеха так и не добился. Считал, что успех не для него. Ему не хотелось жертвовать слишком многим. И ничьей марионеткой он так и не стал. Он был большой, до неба, и я смотрел на него снизу вверх. Он был родом из страны великанов.

Жена Ван Ронка Терри — сама персонаж далеко не второстепенный — занималась ангажементом Дэйва, особенно за пределами города, и стала как-то помогать мне. Она была так же откровенна и пристрастна, как Дэйв, особенно в том, что касалось политики — не столько политических проблем, сколько претенциозных теологических представлений, на которых покоились политические системы. Ницшеанской политики. Политики, что давила всем своим весом. В интеллектуальном смысле держаться с нею наравне было сложно. Едва попытавшись, человек неизбежно оказывался на чуждой территории. Оба они были настроены антиимпериалистически, антиматериалистически.

— Что за абсурд — электрический консервный нож, — сказала однажды Терри, когда мы проходили мимо витрины скобяного магазина на 8-й улице. — Какой дурак его купит?

Терри удавалось организовывать Дэйву выступления, например в Бостоне и Филли; и даже в Сент-Луисе, в фолк-клубе, называвшемся «Смеющийся Будда». Мне о таких концертах смешно было и заикаться. Чтобы получить работу в любом из таких клубов, нужно, чтобы у тебя вышла хотя бы одна пластинка, пусть и на маленьком лейбле. Однако Терри удалось срастить кое-что в Элизабете, штат Нью-Джерси, и Хартфорде; один раз — в фолк-клубе в Питтсбурге, один раз — в Монреале. То тут, то там. В основном я не выезжал из Нью-Йорка. Вообще-то мне и не хотелось. Если бы меня тянуло уехать, я бы вообще в Нью-Йорк не приезжал. Мне повезло с регулярными выступлениями в «Газовом фонаре», и я не собирался гоняться за журавлем в небе. Тут я мог дышать. Я был свободен. Меня ничто не стесняло.

Между отделениями я обычно тусовался поблизости, пил стопками «Дикую индюшку» и «Шлиц» со льдом в «Чайнике рыбы» по соседству и играл в карты в верхней комнате «Газового фонаря». Все получалось просто великолепно. Я учился чему только мог и ушами не хлопал. Однажды Терри предложила сводить меня познакомиться с Джеком Холцманом, управлявшим «Электра Рекордз» — одной из звукозаписывающих компаний, где выходили пластинки Дэйва.

— Я могу устроить тебе встречу. Хочешь посидеть и поговорить с ним?

— Не хочу я ни с кем сидеть, нет.

Идея меня как-то не привлекала. Чуть позже тем же летом Терри удалось затащить меня на прямой эфир фолк-экстраваганцы, которая транслировалась из церкви на Риверсайд-драйв. Перемены были не за горами, новые и странные.

Влажность за сценой зашкаливала. Входили и выходили исполнители, ждали своей очереди, тусовались. Как обычно, подлинный спектакль разыгрывался за кулисами. Я разговаривал с темноволосой девушкой по имени Карла Ротоло мы были с ней немного знакомы. Карла работала личной помощницей Алана Ломакса. Она познакомила меня со своей сестрой — звали ее Сюзи, но она предпочитала форму «Сьюз». С самого начала я не мог оторвать от нее глаз. Никого эротичнее я в жизни не видал. Светлокожая, золотоволосая, полнокровная итальянка. Воздух вдруг наполнился банановой листвой. Мы разговорились, и голова у меня пошла кругом. Стрелы Купидона и прежде свистели у моих ушей, но в этот раз одна попала точно в сердце, и под ее тяжестью я свалился за борт. Сьюз было семнадцать, сама с Восточного Побережья. Выросла в Куинсе, в семье с левыми взглядами. Отец ее работал на фабрике и незадолго до нашей встречи умер. Сьюз в художественной тусовке Нью-Йорка знали — она писала маслом и рисовала для различных изданий, занималась графическим дизайном, оформляла вне-бродвейские театральные постановки, а кроме того, работала в разных комитетах по гражданским правам: много чего умела. Встретившись с нею, я будто шагнул прямо в «Тысячу и одну ночь». От ее улыбки освещалась целая улица, запруженная народом, Сьюз была очень живая, как-то по-особому соблазнительная — ожившая скульптура Родена. Она мне напоминала какую-то вольнодумицу. Как раз мой тип.

Всю следующую неделю или около того я много думал о ней — никак не мог выбросить ее из головы, надеялся случайно с нею столкнуться. Такое ощущение, будто я впервые в жизни влюбился, я чувствовал ее флюиды за тридцать миль — и хотел ее тела рядом. Сейчас же. Немедленно. Кино всегда вызывало у меня волшебные переживания, и кинотеатры на Таймс-сквер, выстроенные, как восточные дворцы, годились для такого лучше всего. Незадолго до этого я посмотрел «Камо грядеши» и «Мантию», а теперь пошел смотреть «Атлантиду, потерянный континент» и «Царя царей». Мне нужно было отвлечься, некоторое время не думать о Сьюз. В главных ролях в «Царе царей» снимались Рип Торн, Рита Гэм и Джеффри Хантер в роли Христа. Но при всей плотности действия на экране фильмом я проникнуться не мог. Начался второй — «Атлантида», — и ничего не изменилось. Все эти кристаллы со смертельным излучением, гигантские рыбы-подлодки, землетрясения, вулканы и цунами — чего там только не было. Может, то было самое восхитительное кино всех времен, кто знает? Я не мог сосредоточиться.