Донна Мабри - Мод [Откровенная история одной семьи]

Бад вернулся домой на побывку и сообщил, что его не отправят сразу за море. Он был уже опытным военным и нужен был здесь, чтобы обучать сотни тысяч человек, записавшихся в добровольцы после бомбежки Перл-Харбора. Теперь его переводили в Форт-Нокс, штат Кентукки.

Бад гостил у нас две недели и почти каждый вечер уходил пить и гулять. После первой ночи я закрыла дверь, когда его не было дома. Вернувшись, он так барабанил, что перебудил весь дом. Джордж было встал с постели, но я схватила его за руку.

— Ляг обратно, Джордж. Я не потерплю пьяницу под своей крышей. Если хочет здесь жить, пусть протрезвеет и тогда возвращается.

— Ты не можешь его выгнать, Мод. Если он уедет на фронт, его там могут убить. Каково тебе будет тогда?

— Никто его в Кентукки не убьет, если, конечно, он не будет надираться тамошним самогоном. Пусть хоть в гараже спит, но пьяного я его в дом не пущу.

Джордж встал с постели и так и стоял в своих длинных кальсонах.

— Мне все равно, что ты скажешь. Я не допущу, чтобы мой сын среди зимы спал в гараже.

Тут и я встала.

— Скажи, пусть спит в Джоновом грузовике. У него в крови столько алкоголя, что не замерзнет.

Джордж покачал головой:

— Я не могу, Мод. Это мой мальчик, и это я плачу здесь ренту, а не ты. Я не позволю ему спать на улице, но предупрежу, что, если он в будущем хочет спать в доме, пусть приходит трезвым.

Может быть, Джордж так и сказал, но на Бада это не подействовало. До самого последнего дня своего отпуска он приходил домой пьяным. Не напился Бад только перед отъездом в Кентукки. Джордж с Джоном отвезли его на станцию и проводили. Я с ними не поехала и даже не приготовила ему еды в дорогу. Я была рада, что он уехал. В тот вечер я попросила Господа помочь мне справиться со своими чувствами — вернее, с их отсутствием — к старшему сыну и прекратить ненавидеть Джорджа за то, что рядом с ним я чувствовала себя беспомощной, как будто в собственном доме не имела права голоса.

Джин с Бетти Сью никогда ни в чем меня не расстраивали, зато от Бада и Пола были сплошные проблемы.

Однажды апрельским вечером 1942 года Бетти Сью пришла домой, а за ней тихонько вошла Эвелин. Девочки вежливо поздоровались со мной и поднялись в комнату Бетти Сью. От пребывания в доме Эвелин мне стало не по себе. Джин только что вернулся с работы и пошел мыться. Вскоре он должен был спуститься за своими сандвичами. Я надеялась, что со временем и на фоне военных событий он забыл о ней думать, но боялась, что при встрече с Эвелин его чувства оживут. С тех пор как она перестала к нам приходить, он не говорил о других девушках.

Я положила сандвичи на тарелку, добавила еще один, для Эвелин, но никто не пришел, кроме Пола. Через пару минут я вышла в коридор и пошла к лестнице. Держась за перила, я открыла было рот, но, увидев, что там происходило, не произнесла ни слова.

Джин стоял перед дверью комнаты Бетти Сью, плотно прижавшись ухом, чтобы слышать, о чем говорят внутри. Я молча смотрела на него. Из-за двери доносились голоса девочек, но слов я не разбирала. Спустя минуту Джин постучал. Дверь открыла Бетти Сью, и он вошел. Я не двигалась с места. Сначала я услышала плач Эвелин, а затем — снова разговоры.

Когда дверь наконец открылась, я торопливо спустилась на кухню и принялась помешивать курицу и клецки, которые готовила на ужин. Бетти Сью вошла на кухню, а за ней — Джин за руку с Эвелин. Взгляд ее был устремлен в пол, и я мысленно приготовилась к плохим новостям.

Джин улыбнулся так, будто бы боялся меня.

— Мы с Эвелин женимся, мам. Завтра идем в ратушу.

Я перевела взгляд с него на Эвелин, которая продолжала смотреть в пол. Я прекрасна знала, что бороться с ними не имеет смысла.

— Хорошо, — сказала я и повернулась к ним спиной. Меня переполняла злость вперемешку со страхом за моего мальчика и за себя, но помешать этому я не могла. Джин был твердо намерен жениться на этой девушке.

В детстве мама каждый вечер укладывала меня спать и произносила за меня мои первые молитвы. Когда я немного подросла, она стала слушать, как я сама молюсь. После смерти мамы я каждый вечер молилась в одиночку, всю свою жизнь. В ту ночь, приготовившись к молитве, я внезапно передумала и отложила ее на другой день. Впервые в жизни я отправилась спать, не пообщавшись с Господом. Я поняла, что никогда мне не стать истинной христианкой, и почувствовала, как в сердце проклюнулись ростки ненависти к этой красавице, в которую без памяти был влюблен мой сын. Я была уверена: Эвелин принесет нам горе.

Они поженились в пятницу, в городской ратуше, а на следующий день родители Эвелин привезли ее одежду и другие вещи в наш дом. Тогда я увидела, в кого пошла Эвелин: ее отец был очень красивым, высоким и хорошо сложенным. У него были черные волосы, карие глаза и точеные черты лица, свидетельствовавшие о том, что в его жилах текла кровь индейцев чироки. Прекрасная мать Эвелин выглядела намного моложе меня. У нее были золотисто-каштановые волосы и ярко-синие глаза и округлые формы, которые, должно быть, когда-то были такими же, как у Эвелин, но время и роды придали им приятную зрелую полноту.

Джордж поздоровался с ними, и они с Джином попытались создать родителям Эвелин комфортную обстановку. Отнеся вещи Эвелин на второй этаж, в комнату Джина, Джордж попросил их присесть и предложил кофе. Они немного посидели на кухне и поговорили о своих семьях.

Мужчины сразу нашли общий язык — обаяние Джорджа действовало безотказно. Отца Эвелин звали Смит, а его жену — Ола.

Смит налил немного дымящегося кофе на блюдце, чтобы остудить, и принялся отхлебывать маленькими глотками. Я решила, что он плохо воспитан, но промолчала. Джордж рассказывал о нашем путешествии в Детройт, а Смит кивал.

— Мы перебрались из Сильвер-Пойнта, это на востоке Теннесси. У меня там была маленькая ферма, и мы, как могли, разрабатывали ее, но земля была плохая. На некоторых участках ландшафт был такой крутой, что мы едва не падали.

Мужчины рассмеялись шутке, и когда Смит, покачнувшись, чуть не свалился со стула, я поняла, что отец Эвелин выпил. Это привело меня в бешенство — ведь еще не было даже полудня!

А Смит все рассказывал:

— Мы старались держаться, как могли, но дождя не было, и урожая тоже. Наконец, когда издохла корова, мы сдались. Детей у нас было много, а без молока им нельзя, и на новую корову денег тоже не было. Мне удалось немного заработать на продаже самогона, но потом пришли из управления и сломали аппарат. На новый денег не было. Так мы перебрались сюда. Друг устроил меня в «Юнайтед Раббер Компани».

Я не выдержала и выпалила:

— Вы гнали самогон?

Смит понял мои чувства и пожал плечами.

— Мы жили в холмистой местности. Если нужно прокормить семью, сделаешь все что угодно. Нет урожая — продаешь виски. Первый аппарат у меня появился в двенадцать лет — это означало, что я уже взрослый. Школу пришлось бросить и целыми днями трудиться на ферме, как мой отец. Он научил меня, как пахать холм, как ухаживать за скотиной и как делать кукурузный ликер. У каждого фермера в округе был перегонный аппарат. Конечно, ты до последнего молишься, чтобы он не пригодился, но когда все-таки решаешься им воспользоваться, то благодаришь Бога за то, что дети твои не ходят голодными.