Мигель Руис - Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Малыш Леонардо сказал, что он сама любовь. Так и есть! Нужно ли было ему напоминание сына, каким бы мудрым он ни стал, что вдохновлять – это радость для шамана? Конечно нет. Эсикио постучал носком сапога по земле и пощелкал пальцами. Он быстро сделал по нескольку шагов во всех священных направлениях и замер на месте. Затем закрыл глаза и погрузился в видение человечества. Там было все, что ему нужно: внутри людских мыслей и в той силе, которая делает возможными все мысли. Мысли, планы, цели – все это не имеет никакого значения для Земли, неторопливо разворачивающей свое видение и питающей всех нас. Для него все это тоже было не важно. Но между двумя мыслями лежит целая вселенная возможностей. Этот промежуток заключает в себе бесконечную тайну. Да, дон Эсикио всегда был готов вдохновлять.

Он напомнил себе, что вдохновение часто ошибочно принимают за внезапную потерю рассудка, но он ведь еще и художник, и безумие – это его любимое средство выражения. Он призовет все краски божественного сумасшествия и плеснет ими на готовый холст. Он найдет себе ученика, с которым можно будет играть. Как паук, он будет прясть просвечивающие воспоминания – они будут сверкать и сиять только в самом чистом свете. Он будет извлекать звуки из тонких нитей, что связывают Мигеля с тем, к кому он неравнодушен, кого он обучает и мучит. Сердце и душу мастера можно найти через его последователей. Он разыщет подходящего ученика и попытается расшевелить жизненную силу человека, которого жизнь почти покинула.

Приняв это решение, старый плут немедленно исчез, оставив своего сына Леонардо искать очередную драгоценную часть видения и завладевать им с помощью своего собственного искусства.

Школьником, лет в пятнадцать или шестнадцать, я познакомился с девочкой из младшего класса. Ей было тринадцать, она была необыкновенно хороша собой и казалась мне воплощением чистоты. Мне хотелось взять ее под свою защиту, и я стал постоянно оберегать ее, когда она находилась среди старших учеников. Мне и в голову не приходило как-нибудь воспользоваться ее невинностью, но она, похоже, неправильно истолковала мои знаки внимания. Однажды во время обеда мы над чем-то смеялись, как вдруг она наклонилась и поцеловала меня. Я был и удивлен, и тронут. Жест был подкупающий, но с ее наивной точки зрения он превратил нас в возлюбленных.

– Теперь ты мой, – уверенно заявила она, как будто говорила о чем-то неотвратимом, и поцеловала меня еще раз.

Я не знал, как сказать ей, что чувствую к ней совсем не то, что она ко мне, что она для меня ребенок. Побоявшись обидеть ее, я промолчал. Теперь-то я понимаю, что в сказанной правде было бы больше добра, чем в добрейшем обмане.

И я стал играть роль ее парня. Друзья смеялись у меня за спиной, я слышал, как они издевательски свистят и фыркают, когда мы с ней, держась за руки, выходили из школы, но стать парнем, оттолкнувшим ее, я не захотел. То время, когда я притворялся, что ухаживаю за маленькой девочкой, для которой стал романтическим героем, многому меня научило. Успев овладеть обычными любовными приемами мальчика-подростка – властью, перемежаемой время от времени пренебрежением, – я обязан был теперь проявлять к ней уважение. Как ни странно, это оказалось совсем нетрудно. В свои шестнадцать я был уже искушенным мальчиком, но она напомнила мне об идеальной любви, которую я представлял себе ребенком. Тот идеал я почти утратил, торопясь стать взрослым и предаться любви телесной.

Наш детский роман продлился недолго. Тем летом ее семья переехала, и нам пришлось пережить грусть расставания. Тем не менее эта тринадцатилетняя девочка произвела на меня неизгладимое впечатление. Я больше никогда в жизни не видел ее, но с тех пор узнаю ее во многих девушках, играющих роль женщины и жены. У каждой из них был образ меня, который соответствовал их девчоночьему идеалу. Увидеть меня настоящего или настоящих себя им не удавалось.

Каждый человек погружен в видение. У каждого видение зависит от того, как он или она воспринимает реальность. Видение человека заполнено множеством действующих лиц – родных, друзей, любимых, и каждый из нас видит в них какие-то особые черты характера. Эти люди оставляют отпечаток в наших чувствах, и мы по-разному взаимодействуем с каждым из них. Но взаимодействуем мы соответственно тому, как нам хочется их воспринимать , а не тому, кто они на самом деле. Откуда мы можем знать, кто они, помимо их придуманной роли в нашем собственном кинофильме? Жизнь, фильм, видение – все это создает и осуществляет сам смотрящий. Но посмотрите фильм вашего близкого друга – вы обнаружите в нем многих героев из вашей кинокартины, только они покажутся вам другими и чувства у вас вызовут совсем другие. Иначе будут выстроены диалоги, и основные события будут развиваться не так, как вы ожидали. В фильмах вашего отца, сестры, мужа или жены история будет рассказана по-разному. Роль, исполняемая вами в их видениях, может оказаться совсем не такой приятной, как вам бы хотелось, или не такой нелестной, как вы полагали. Ваш герой может оказаться в сюжете совсем не главным – или же, наоборот, иметь преувеличенное значение. Другими словами, вы можете не узнать себя в видениях окружающих вас людей.

У каждого свое видение своей жизни, оно не похоже ни на чье другое. Мы предполагаем, что у других такие же видения, как у нас, но это не так. Важно уважать чужие видения, даже если мы не согласны с тем, как в них истолкована реальность. Мы не можем никого заставить видеть жизнь так, как ее видим мы. Нам и не нужно, чтобы все снимали одинаковое кино, и нам незачем этого желать. У нас есть возможность каждое утро повернуть голову на подушке и увидеть любимого человека как будто в первый раз. Нам ведь хочется, чтобы нас воспринимали беспристрастно и непредубежденно – точно так же мы можем, ничего не ожидая и принимая человека таким, какой он есть, позволить его неповторимым чертам каждый раз вновь удивлять нас.

Все, кого я встречаю, видят меня по-разному, через призму собственного видения. Мнения людей обо мне имеют мало общего с тем, кто я есть на самом деле. В их глазах я могу быть героем или представлять угрозу. Невозможно определить, что такое «настоящий я» или «настоящие они». Наблюдая мальчиком за спектаклем, разыгранным на похоронах моего брата, и слушая, как люди исполняют ожидаемые от них роли, я понял, что все их разговоры, их позирование скрывали настоящую правду о них. Мы обычно составляем представление о человеке, едва успев бросить на него взгляд, и потом оно уже не меняется. Точно так же мы поступаем с самими собой, выбирая себе образ и затем усиленно стараясь ему соответствовать. Каждый день мы наряжаемся, словно идем на маскарад, – облачаемся в нашу браваду, в наши убеждения. Чтобы измениться, нам нужно увидеть собственное лицедейство. Мы можем начать понимать, что скрывается за словами, и, вместо того чтобы отвечать на слова и действия как автоматы, начать откликаться на них из нашей подлинной сущности.