Петр Худяков - Путь к Цусиме

Резолюция объявлена в 10 час. вечера. Виновными признаны в сдаче Небогатов, командиры — Смирнов, Григорьев и Лишин и приговорены к смертной казни ; но ввиду смягчающих вину обстоятельств и беспорочной службы, суд постановил ходатайствовать перед Государем Императором о замене смертной казни заключением в крепость каждого на 10 лет и дальнейшую участь их повергнуть на Монаршую милость. Капитаны 2-го ранга: Кросс, Ведерников, Артшвагер и лейт. Фридовский признаны виновными — Кросс в участии в сдаче, а трое остальных в попустительстве и приговорены при наличности смягчающих вину обстоятельств к заключению в крепость: Кросс на 4 месяца, Ведерников и Артшвагер на 3 месяца каждый, а Фридовский на 2 месяца. Командир и офицеры "Орла" признаны невиновными в нарушении долга службы и присяги, так как положение судна "Орел" соответствовало условиям, предусмотренным ст. 354 морского устава, а остальные обвиняемые все по суду оправданы.

В половине января 1907 г. по балтийскому флоту было объявлено о зачислении в запас флота уволенных от службы без воинских чинов: кондукторов флота и матросов судов отряда бывшего адмирала Небогатова с броненосцев "Николай I", "Орел", "Сенявин", "Апраскин", а также с миноносца "Бедовый", сдавшегося Японцам с адмиралом Рожественским. Всем этим кондукторам и матросам возвращено воинское звание . Вместе с тем сделано распоряжение не возвращать в прежние команды тех из них, которые не окончили срока обязательной службы.

При разборе на суде дела Небогатова следствием было выяснено, что на броненосце "Орел", накануне его сдачи, в бою были разбиты неприятельскими снарядами помещения команды и каюты офицеров, а имущество последних было истреблено. Ввиду сего 5-го апреля 1907 г. состоялся приказ (№ 73) по морскому ведомству — кондукторам, классным чинам и всем офицерам названного броненосца, кои были признаны на суде невиновными в сдаче, выдать вознаграждение в размере полугодовых окладов жалованья.

22-го января 1907 г. Всемилостивейше повелено [312]: согласно ходатайству особого присутствия Кронштадтского военно-морского суда, бывшего контр-адмирала, дворянина Небогатова, и бывших капитанов 1-го ранга, дворян Смирнова, Григорьева и Лишина, взамен определенной им судом смертной казни без лишения прав состояния, подвергнуть заточению в крепости на десять лет каждого , с последствиями, указанными в 16 ст. воен. — морск. Уст. о наказаниях.

По поводу конечных результатов этого процесса публицист Гофштеттер писал следующее:

"Небогатовский процесс закончился смертным приговором, но приговором такого рода, который нисколько не угрожает жизни и даже здоровью осужденных. Окончательный исход обращает все дело как бы в формальную процедуру очищения "героев" Цусимы перед богиней правосудия; тем не менее эта резолюция грозного военно-морского суда, умеющего присуждать нижних чинов к большим наказаниям за самые малые вины, не вызвала никакого протеста в русском обществе. Причина такого равнодушия, с которым встречен приговор над Небогатовым и его сподвижниками, довольно понятна: общественное мнение вовсе не требовало, чтобы суд бросил ему на растерзание козла отпущения; оно понимало, что главная вина и ответственность за цусимский погром лежат не на отдельных лицах, сидящих на скамье подсудимых, а на общем режиме нашего военно-морского ведомства ; а главные виновники национального позора, подготовленного в Петербурге, Кронштадте и Либаве и оглашенного на весь мир в проливе Цусимы, остаются и теперь нисколько не затронутыми карательным приговором официальных судей".

"Не только защитники на суде, но и часть прессы пытались сделать из Небогатова героя гуманности, погубившего свою карьеру и даже рискнувшего своей жизнью во имя спасения жизни 2,000 подчиненных ему матросов. To, что считается по военным законам тягчайшим преступлением, выставлялось, как подвиг милосердия, как героическое проявление гражданского мужества в военном деле. Обстоятельства, в которых находился адмирал, были, действительно, трудные: благодаря большей быстроходности японских судов и дальнобойности японских пушек, адм. Того мог расстрелять нашу эскадру без всякого труда и без всяких жертв со своей стороны. Адм. Небогатов сопротивляться не имел возможности, — он мог только погибнуть с честью, как герой , но без всякой материальной пользы для родины. Польза могла бы быть только чисто моральная — в виде того престижа, который был бы заслужен подобного рода самопожертвованием, заставившим говорить весь свет, что русские гибнут, но не сдаются".

"Воинская честь — совсем не такое уже пустое слово без всякого значения, как думают гг. защитники и публицисты, воспевающие Небогатова. Оно получает в исторической жизни народов вполне реальное содержание. Национальная доблесть оплачивается кровью поколений, а утрата ее влечет за собой чисто материальные потери и убытки. Героическое мужество всегда внушает ужас врагам. Оно служит само по себе лучшей защитой против нападения неприятеля, потому что сила каждой армии и каждого флота в конце-концов покоится на готовности воина погибнуть за свой народ. Быть участником войны и ничем не проявить своей решимости умереть, не доказать своей готовности к гибели — значит внушить врагам сомнение в своем мужестве, значит ободрить их дерзость мыслью о беззащитности той страны, на которую они нападают, значит поощрить их к новому нашествию, отражение которого потребует новых кровопролитий. Таким образом, в воинском малодушии всегда есть несомненное зерно измены и предательства".

"Кроме такого косвенного ущерба русскому народу, небогатовская сдача принесла и значительный материальный ущерб, так как она усилила неприятельский флот судами сдавшейся эскадры. Небывалость цусимского позора заключается именно в сдаче неприятелю средств и орудий государственной обороны, не израсходованных в честном бою. Даже и без боя Небогатов в любой момент мог бы потопить свои суда, как потопили их капитаны "Рюрика", "Варяга", "Изумруда" и матросы миноносца, захваченного японцами у П.-Артура. При этом не было такой роковой альтернативы: либо гибель 2,000 жизней, либо поднесение микадо подарка в виде четырех военных судов. Разумеется, при потоплении судов некоторый процент команды мог погибнуть, по неумению плавать или по недостатку спасательных принадлежностей; большая же часть ее была бы спасена нашими и японскими миноносками, транспортами и т. д., как это было и в других подобных случаях в этой-же войне. Процент погибших мог быть значительным опять-таки только по вине самого же Небогатова, не позаботившегося ни обучением команды, ни снабжением ее пробковыми поясами. Гуманность, бесспорно, святое чувство; но нельзя-же прикрывать им собственное малодушие и нерадивость . Нет ничего в мире ценнее и выше человеческой жизни, кроме однако-же, жизни целой нации, сохранение которой нередко требует гибели ее лучших сынов. К народам в наивысшей степени применимо изречение Спасителя; " не оживет, аще не умрет ". Адмирал — не сестра милосердия. Гуманность полководца заключается вовсе не в том, чтоб избегать пролития человеческой крови, a в том, чтобы достигать стоящих перед ним ближайших задач рационально — государственного благополучия ценою наименьших человеческих жертв. Будучи, как говорят, образцовым военным в мирное время Небогатов был обязан сообразоваться и с государственными интересами. Если бы все полководцы и флотоводцы руководились одним желанием избежать кровопролития, им пришлось бы заниматься только сдачей неприятелю вверенных им эскадр, армий и крепостей; но такая прямолинейная гуманность знаменовала бы собой в период всеобщей политической борьбы за существование безусловную смерть нации и государства. Всего последовательнее было бы совсем не вести третью эскадру через океаны, а оставить 2000 молодых жизней дома, в Кронштадте, в Либаве, где им ничто не угрожало, ибо гуманист в адмиральском мундире, еще не отчаливая от родного берега, прекрасно знал роковую разницу в быстроходности и в вооружении своих судов и японских. Зачем же ему понадобилась вся эта комедия боевого плавания с заведомо негодными для боя средствами и с единственной решимостью — сохранить 2000 молодых и старых жизней? С одной стороны, какая-то неожиданная гуманность военного человека, а с другой — видное соучастие в преступной мистификации русского народа, стоившей таких огромных и человеческих и материальных жертв".