Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Госпожа пасторша придумала игру. В чашку, полную муки, опускали кольцо и надо было достать его ртом.

Вокруг стола сидели дочь пастора, художник и пасторша. Сам пастор важно расположился в углу на диване, покуривал сигару.

– Фридрих, как хорошо, что вы пришли! Садитесь с нами!

В комнате его ждал роман Гуцкова, писателя из «Молодой Германии», и Фридрих уже собирался с улыбкой пройти мимо, но тут вмешался пастор:

– А в самом деле, Фридрих, поиграйте. Что вы там затворяетесь со своими книгами, будто старик.

В эту минуту дочь, милая шестнадцатилетняя толстушка, наконец достала кольцо. И нос и щеки и даже лоб были у нее в муке.

Чашка перешла к пасторше. Госпожа пасторша никак не могла удержаться от смеха и тоже вся выпачкалась в муке.

Теперь очередь перешла к художнику.

Он стал дуть в чашку. Во все стороны поднялась мучная пыль и, как туман, медленно осела на его одежде.

Зрелище было в самом деле забавным.

Фридрих взял пробку, обжег ее на свечке и намазал себе лицо. Среди обсыпанных мукой белых физиономий его черное лицо стало выделяться, как огонь во тьме.

– Турок! Турок! Матушка, смотрите, турок! – стала хохотать дочь пастора. Ее смех подхватили все. Даже Фридрих не удержался. И чем больше он смеялся, тем громче хохотали за столом.

– Ой, Фридрих, вы всегда так умеете смешить! – приговаривали все.

– Однако уже скоро десять часов, – сказал вдруг пастор посторонним, серьезным голосом.

И все сразу тоже стали серьезными.

– Что ж, по крайней мере, славно провели время, – сказала госпожа пасторша.

Все вышли на улицу отряхнуть одежду, дочь принялась вытирать со стола.

Ровно в десять в доме было уже темно и тихо. Все спали.

Лишь Фридрих в своей комнате принялся за роман Гуцкова.

Роман Гуцкова «Вали сомневающаяся» он стал читать с неохотой. Подумал, что просто полистает его перед сном и отбросит. Было интересно, за что это критик Менцель в своей штутгартской «Литературной газете», словно топором, молотит Гуцкова, называя его восставшим: против христианства, брака, семьи, чувства стыда, против германской национальности и существующего строя.

На тридцатой странице Фридрих понял, что увлекся.

Прочитал еще пятьдесят.

Была середина ночи, но сон прошел. Он читал, не отрываясь.

Героев книги волновали те самые мысли и чувства, которые преследовали и его, Фридриха. Это было удивительно – как будто незнакомый автор, живущий в другом городе, подслушал то, что сам Фридрих отгонял от себя прочь, и написал об этом для всех, говорящих на немецком языке.

Право на личную свободу, право на сомнение во всем, что провозглашает государство, потому что только после сомнения приходит настоящая убежденность – этого добивался автор романа. На другой день он взял книгу очерков Гуцкова, и они были написаны о том же – о личной свободе, об ответственности перед законом всех: и королей и подданных.

Он сидел в конторе и думал о Гуцкове. Если бы эти книги прочитать года два назад!

Сейчас Гуцкову всего двадцать девять лет, а он уже издает свой журнал «Немецкий телеграф». Вокруг него объединились писатели «Молодой Германии». И сегодня в Германии он самый смелый человек.

Он был сыном княжеского берейтора. Родители воспитывали его как верного солдата бога и короля. Но Гуцкова увлекла политика, литература. В девятнадцать лет он с отличием окончил Берлинский университет. Сам Гегель должен был вручить ему академическую награду на торжественном заседании. Но то был июль тридцатого года. Заседание началось, и тут знакомый студент шепнул Гуцкову, что сегодняшние газеты сообщили потрясающие новости – во Франции революция! Гуцков не стал ждать похвальной речи профессора Гегеля в свою честь, махнул рукой на золотую медаль и выбежал из университета. Он торопился прочитать французские газеты лично. Революционные песни звучали в его сердце.

В первых своих статьях, книгах он открыто призывал к демократической республике, называл себя учеником Гейне и Робеспьера.

Теперь Фридрих выписывал страницы из статей Гуцкова, и каждая фраза открывала ему новые мысли, новый мир – неузнанный, невероятный. Прошел едва ли месяц после последнего письма Фрицу Греберу, а Фридрих уже сообщал:

«…Я должен стать младогерманцем, или, скорее, я уже таков душой и телом. По ночам я не могу спать от всех этих идей века; когда я стою на почте и смотрю на прусский государственный герб, меня охватывает дух свободы; каждый раз, когда я заглядываю в какой-нибудь журнал, я слежу за успехами свободы; эти идеи прокрадываются в мои поэмы…».

И каждый вечер писались стихи. Слова, мысли, чувства сами выстраивались в поэмы, баллады. Он рассылал их друзьям – братьям Греберам, они теперь учились в университете, Бланку – он тоже сделался конторской крысой в фирме у своего отца. К стихам Фридрих добавлял карикатуры на бременских знакомых.

Критик Мендель часто в ругательных своих статьях ставил два имени рядом: Гуцков и Штраус. И Фридрих бросился к книге Штрауса «Жизнь Иисуса».

И снова он читал всю ночь, а многие страницы перечитывал по нескольку раз.

Вуппертальские пасторы-пиетисты учили, что любое слово, любая буква в Библии – все происходит от бога, написано по божескому вдохновению.

Да, у Фридриха был период, когда он по-мальчишески сомневался. Потом, перед конфирмацией, он отмел все сомнения ради искренней веры сердцем.

Но оказывается, он, Фридрих, был не единственный во всей Германии, кто сомневался. Сомневался даже богослов Штраус.

Штраус проанализировал все евангелия и доказал, что они построены на мифах. Он назвал речи Иисуса плодом позднейшего вымысла и отверг чудеса.

Он тоже был молод, как и Гуцков, этот Штраус. И теперь понятно, почему Менцель поднял такой шум.

Фридрих не спал ночь. Но какой там сон! Какой может быть сон, если в Германии есть, живет, мыслит и пишет книги этот молодой бог, настоящий титан мысли, ассистент Штраус.

И теперь те повести, те статьи авторов из «Молодой Германии» понятны и близки. Возможно, те авторы не так талантливы, как Гете, форма у них не так уж и изящна. Но Гете – один на столетие. А жизнь не может стоять в ожидании следующего гения. Зато с «Молодой Германией» смелость и юношеская сила. И он, Фридрих, придет к ним на помощь, чтоб писать, мыслить и наступать на филистеров вместе с ними.

Так хотелось выбежать на улицу, встретить друга и рассказать ему все, о чем сейчас думалось, что волновало. Но улица была пустынна, а друга в Бремене пока не нашлось – лишь веселые собутыльники из клуба.

Но зато были книги. И опять он читал. И снова встречал незнакомые имена. И те люди становились его друзьями. На этот раз другом стал Берне.