Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

По вечерам в туманном сумраке Фридрих ходил один среди голых улиц, декламировал строки из статей Берне. Строки были яркие, обжигающие.

И Фридриху казалось, что он ясно понял место каждого писателя в сегодняшних днях, и первое занимал Берне.

Если многие из группы «Молодой Германии» были часто непоследовательны, робко блуждали в противоречиях собственных открытий, сегодня требовали личной свободы для всех, а завтра выполняли поручения прусского министра полиции, то Берне, этот родоначальник всего движения, бил в барабан на всю Германию. Он яростно издевался над теми, кто подчинялся правительствам и авторитетам. Он замахивался даже на таких богов, как Гегель и Гете. Гегеля он называл «холопом нерифмованным», а Гете – «холопом рифмованным».

Фридрих читал «Парижские письма», и ему было стыдно за свою страну, свое время. Не сомнения в правоте властителей, не стыдливая, робкая критика их действий, а ненависть к ним – вот что вызывали строки Берне, писанные кровью сердца.

И снова так необходимо было пойти к кому-нибудь из друзей, чтобы вылить на них прочитанное, поджечь их пламенем костра, который жег душу.

Но друзей рядом не было. Оставались лишь письма.

«Я ненавижу его так, как кроме него ненавижу, может быть, еще только двоих или троих, – писал Фридрих Фрицу Греберу о царствующем монархе, прусском короле Фридрихе-Вильгельме, называя его „высочайшим сопляком“ и „грязным, подлым богопротивным королем“. – Я смертельно ненавижу его; и если бы я не презирал до такой степени этого подлеца,то ненавидел бы его еще больше. Наполеон был ангелом по сравнению с ним, а король ганноверский – бог, если наш король – человек. Нет времени, более изобилующего преступлениями королей, чем время с 1816 по 1830 год; почти каждый государь, царствовавший тогда, заслужил смертную казнь. Благочестивый Карл X, коварный Фердинанд VII испанский, Франц австрийский – этот автомат, способный только на то, чтобы подписывать смертные приговоры и всюду видеть карбонариев; …и отцеубийца Александр российский, так же как и его достойный брат Николай, о чудовищных злодеяниях которых излишне было бы говорить, – о, я мог бы рассказать тебе интересные истории на темы о любви государей к своим подданным. От государя я жду чего-либо хорошего только тогда, когда у него гудит в голове от пощечин, которые он получил от народа, и когда стекла в его дворце выбиты булыжниками революции.

Будь здоров.

Фридрих сам чувствовал, что мысли его приобрели огненность, а слова – силу. Этому научили его политические статьи Берне.

Мысли не умещались в письмах Греберам и Бланку. Он решил сам написать статью о многом, что сейчас билось внутри, о вчерашней своей вуппертальской жизни, о том, что он думал об этом сегодня.

Берне назвал свои статьи «Парижские письма». Фридрих – «Письма из Вупперталя».

Он послал статью конечно же в «Телеграф» Гуцкову, ставшему вождем «Молодой Германии» после смерти Берне. Фридрих рассказывал забавные подробности о жизни разных слоев вуппертальского общества. Шутя, он несколько дней назад назвал свою долину Мукерталем – долиной святош. Невежественные пиетисты следили за каждым вздохом своих прихожан в долине. И может быть, впервые Фридрих особенно ясно подумал о жизни рабочих, когда вспомнил первую экскурсию на отцовскую фабрику.

«Работа в низких помещениях, где люди вдыхают больше угольного чада и пыли, чем кислорода, и в большинстве случаев, начиная уже с шестилетнего возраста, – прямо предназначена для того, чтобы лишить их всякой силы и жизнерадостности.

…Но у богатых фабрикантов эластичная совесть, и оттого, что зачахнет одним ребенком больше или меньше, душа пиетиста еще не попадет в ад, тем более, если эта душа каждое воскресенье по два раза бывает в церкви».

Фамилию свою, в случае публикации, Фридрих просил не называть.

Прошла неделя, и Фридрих стал ждать письма от Гуцкова. Но письма не было.

Март кончался. Солнце подсушивало улицы, а над городом пролетали шумные стаи птиц. Фридрих спал с открытой форточкой и с удовольствием дышал легким весенним воздухом.

Как-то раз в контору вошел «его древность», консул Лейпольд.

Он посидел в кресле и вдруг засмеялся:

– А ведь оно греет, как летом! – консул кивнул на окно. – Пожалуй, через неделю пора раскрывать окна.

Почтальон по фамилии Энгельке заходил в контору перед обедом.

Он любил поболтать с Фридрихом, особенно после того, как открылось, что фамилии у них похожи.

Однажды Фридрих нарисовал его в письме Фрицу Греберу. Рисунок был в стиле народных гравюр.

«Вам письмо, господин консул», – говорил Энгельке на том рисунке.

«А мне?» – спрашивал Фридрих. И весь вид его был удрученным, разочарованным. Потому что Энгельке отвечал:

«А вам – нет».

Приближался обед, и на деревянных ступенях лестницы раздались громкие шаги почтальона.

– Вам письма, господин консул, – сказал Энгельке и в этот раз.

Он вынул из сумки несколько конвертов и большой пакет.

– Благодарю, вас, Энгельке, положите их сюда, – попросил Лейпольд и потянулся за большим пакетом.

– Этот пакет не вам, господин консул, он – молодому Энгельсу.

– Вот как, Фридрих? – удивился Лейпольд. – У вас тоже деловая почта.

– Это так, пустяки, – ответил Фридрих.

С трудом он удерживал себя, чтобы не вскрыть пакет немедленно. Надо было дождаться ухода консула.

– Что ж, ребятишки, продолжайте работать, – проговорил наконец консул, поднимаясь с кресла.

Лестница еще скрипела под его шагами, а Фридрих уже бросился к пакету.

Там был новый номер «Телеграфа» и письмо Гуцкова.

Сам Гуцков, вождь «Молодой Германии», приглашал стать его постоянным сотрудником! И обращался к нему, как к опытному писателю. Фридрих, волнуясь, перелистал журнал и нашел свою статью. Первая часть была напечатана полностью, без изменений, сразу на первой странице.

А через несколько дней пришло письмо из Бармена, от Бланка.

Он сообщал, что в «Долине святош» – переполох. Какой-то писатель так тонко описал все нравы и обычаи в «Телеграфе», что номер рвут из рук друг у друга. Журнал расхватали в лавке в один момент. Господин учитель Рудольф Рипе, прочтя статью, в негодовании бросил ее на землю, но тут подскочили трое других и принялись читать вместе. Все ищут автора. Сначала подозревали Фрейлиграта и хотели даже учинить у него обыск. Потом решили, что автор – Клаузен. Но по некоторым оборотам речи и по тем мыслям, которые сообщал в письмах Бланку один друг, Бланк предполагал, что ему известно настоящее имя автора.

Фридрих немедленно ответил Бланку, чтобы тот ни в коем случае не проболтался об авторе.