Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Лишь один человек – Герцен – отнесся к нему по-доброму.

«Из всех друзей я один провожал его до Кронштадта, – рассказывал потом Герцен. – Едва только пароход вышел из устья Невы, на нас обрушился один из бешеных балтийских шквалов, сопровождаемый потоками холодного дождя. Капитан принужден был повернуть обратно. Это возвращение произвело на нас обоих чрезвычайно тяжелое впечатление. Бакунин грустно смотрел, как приближается к нам петербургский берег, который он думал оставить за собой на долгие годы, с его набережной, усеянной зловещими фигурами солдат, таможенными, полицейскими, офицерами и шпионами, дрожавшими от холода под своими поношенными зонтиками. Было ли это предзнаменование, указание провидения? Подобное обстоятельство удержало Кромвеля, когда он садился на корабль, чтобы плыть в Америку. Но Кромвель покидал „Старую Англию“ и в глубине души был в восторге, что нашел предлог в ней остаться. Бакунин же покидал новый город царей. Ах, нужно видеть безмерный восторг, радость, слезы на глазах каждый раз, когда русский переезжает границы своего отечества и думает, что теперь он находится вне власти своего царя!

Бакунин не захотел спуститься на берег, он предпочел дождаться часа отъезда в своей каюте на пароходе. Я оставил его, и мне все еще помнится его высокая, крупная фигура, закутанная в черный плащ и поливаемая неумолимым дождем; помнится, как он стоял на передней палубе судна и махал мне в последний раз шляпой, когда я входил в поперечную улицу».

Пароход наконец отчалил.

А потом были дни на море, где Бакунин впервые свободно вздохнул. Потом дорожная суета, города разные: Травемюнде, Любек, Гамбург. Как приятно было произносить эти названия! Он говорил по-немецки с удовольствием, внутренне радуясь и удивляясь тому, что все его понимают: кучер у морского вокзала, и молодые немки, и плотники из Бремена, ехавшие на заработки. Все его радовало: паровоз, которого не было еще в России, полные достоинства немцы.

В Берлине он снял маленькую квартирку, набрал книг и сразу принялся их читать.

А потом приехали из Рима сестра Варвара с шестилетним сыном и молодой беллетрист Тургенев Иван Сергеевич.

Они привезли печальную новость: в Риме умер их общий друг Станкевич.

Эта смерть соединила их всех.

Варваре и сыну они сняли квартиру из двух комнат на третьем этаже.

Сами поселились вместе неподалеку.

– Мишель, – говорил Тургенев, – нам надо будет заняться древними языками. Нам надо будет работать, усердно работать в течение зимы. Весной я должен вернуться в Россию, непременно. Но осенью я снова возвращусь. Мишель, а ведь как хорошо, что я встретил тебя, – повторял он Бакунину, и тот лишь улыбался в ответ. – Ты поверишь ли, я завел энциклопедию, свою, куда буду записывать все главное, и на первом листе ее так и написал: «Я познакомился с Бакуниным двадцать пятого июля тысяча восемьсот сорокового года».

Они записались в университет. Обязательно к доценту Вердеру, его лекции по философии, о Шекспире и Шиллере особенно любили слушать русские в Берлине.

Вердер и сам побывал у них в гостях, рассказал несколько анекдотов о Гегеле, которого знал. Горестно покачал головой, когда ему сказали о смерти Станкевича.

– Мой бог, он был такой умный и светлый молодой человек, дружба с ним доставляла мне истинную радость.

Бакунин составил себе такое расписание:

1) Вердер. Логика. История новой философии.

2) Гото. Эстетика.

3) Ватке. Вочеловечивание бога.

4) Курс физики.

5) Фехтование и верховая езда.

Вердер приходил заниматься с ними и дома, за дополнительную плату.

Учились они с Тургеневым усердно, день сидели за книгами. А вечером ужинали у Варвары, слушали ее игру на фортепьяно или втроем ходили на музыкальные концерты, в оперу, в театр.

И еще читали газеты, книги. Столько газет, столько книг, брошюр! Там печаталось для России немыслимое.

– Ты почитай, Тургенев, эту книгу Штрауса! – восклицал восторженный Бакунин. – Она переворачивает представления любого верующего. Говорят, она уже сделала переворот во всех слоях общества.

Проходило несколько дней, и Бакунин уже восторгался журналом:

– Тургенев, постой, я почитаю тебе страницу! «Ежегодники» Руге – это свобода человеческой мысли от цепей государственных установлений. Эти младогегельянцы – они высокие умы, я тебе скажу! Вот как надо думать и как жить!

Весной Тургенев уехал.

А осенью Вердер объявил, что в Берлин прибывает светило современной философии, друг и даже в некотором роде учитель Гегеля, профессор Шеллинг.

На лекции Шеллинга хотели записаться все знакомые студенты.

Фридрих вернулся домой, и уже через несколько дней стало ему тоскливо.

– Элиза, вы посмотрите, какой у нас бравый мужчина! – радовался отец. – И усы! Он так и ходит с усами. Усы сбреешь, а на военную службу мы тебя не отдадим. Я договорюсь с кем надо.

– Фред, ты устал с дороги, милый. Твоя комната тебя ждет, – вмешалась мама.

В комнате все было так, как три года назад, словно он вчера покинул ее. Только маленькой она стала.

– Консул Лейпольд, в основном, доволен тобой, пишет, что работу ты исполнял аккуратно. – Отец поднялся к нему в комнату. – Что за книги ты там читал беспрестанно?

Это уже сведения от пастора Тревинаруса. Не собирается ли отец и теперь установить за ним слежку, как в детстве.

Фридрих пожал плечами.

– Занимался разными науками.

– Тут кто-то переполошил город статьями в журнале. Наверняка кто-нибудь из твоих друзей.

Отец спрашивал о «Письмах».

– Какими статьями? – Фридрих притворился удивленным.

– Я тебе покажу их потом, я-то уж узнал о них поздно, пришлось заплатить впятеро дороже, чтоб выкупить.

На следующий день Фридрих навестил Клаузена.

– А помните, Фридрих, я предсказывал славу Фрейлиграту! И я был прав. Посмотрите, какой прекрасный альбом о Вестфалии он выпустил вместе с Шюккингом. Говорят, король дает ему пенсию, стать королевским пенсионером – это более чем почетно! А вы? Что вы поделываете, Фридрих? На университет надежд уж нет?

– Поеду на военную службу.

– Неужели отец ваш не сумеет договориться? – удивился Клаузен. – Я слышал, многие договариваются.

– Я сам, пожалуй, поеду. Все лучше, чем коммерция.

– Но стихи, стихи-то ведь вы пишите? Смотрите, я вам покажу сейчас одну книгу, только вы об этом никому не рассказывайте… – Он достал из глубины полок, из-за томов с латинскими названиями, Гуцкова, все ту же «Вали».

Ее Фридрих тоже пересылал Бланку вместе с Берне. Наверно, как раз она это и была.

– Книга очень опасная, я держу ее там, в глубине. Знаете, есть такое движение литераторов, «Молодая Германия», этот Гуцков у них там крайний. Он в своем «Телеграфе» печатает очень смелые статьи! Но вам лучше их не читать, вы-то теперь от них далеки. А я стал читать с тех пор, как обо мне написали в одном из номеров.