Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Вилли посмотрел на него серьезно и важно.

– Надеюсь, ты никому не скажешь?

– Нет. – Фридрих даже усмехнулся.

– И в письме своим не сообщай. Что сегодня известно в Бармене, то через неделю будут обсуждать в Бремене… – Вилли набрал воздух и сообщил: – Я обручился. – Вид у него был важный, но безрадостный.

– Давно? – удивился Фридрих.

– А помнишь, отец давал званый обед. Это и была помолвка. Только смотри, никому, – снова предупредил он.

– Невесту я знаю?

– Нет. Я и сам ее видел два раза. Она ничего, хорошенькая. Отец у нее Шток-Мейер, фабрикант из Гамбурга.

– Почему Шток? Что это за фамилия такая: Трость-Мейер?

– Это его так прозвали, потому что у него фабрика тростей. Он на ней заработал большие деньги.

Фридрих вспомнил отцовскую черную лакированную трость, которой отец пугал в детстве, и чуть не рассмеялся: вот уж не предполагал, что встретится с будущим их производителем.

– Ей семнадцать лет, – стал сообщать шепотом Вилли, словно его могли подслушать. – Она даже не была на конфирмации. Поэтому надо молчать, а на пасхе будет официально объявлено. Она единственная наследница, а отец – пожилой, ну, он и торопится.

– Я тебя поздравляю, – вежливо сказал Фридрих.

– Спасибо, – серьезно ответил Вилли. – Кому что. Ты вот – любишь книги читать, а я хочу иметь свое дело.

А Фридриха уже несколько месяцев тянуло к Гегелю.

Это было понятно – ведь и Штраус называл себя учеником Гегеля.

Сначала Фридрих написал Фрицу Греберу, что собирается за бокалом пунша проштудировать царя философии.

Это была шутка. Ясно, что и «Философию истории» и «Феноменологию духа» за пуншем не прочитаешь – запутаешься в глубинах противоречивых мыслей. Греберы поняли всерьез.

Письма их были полны ужаса. Они молились за спасение друга и умоляли его. Умоляли отбросить вредное чтение, поносили Штрауса, «Молодую Германию», статьи Фридриха в «Телеграфе».

«Лучше бы ты в карты играл или ходил по борделям! – переживал Фриц. – За эти грехи можно, по крайней мере, вымолить прощение, из трясины же сомнений мало кто возвращался к богу».

А в газетах шла борьба, драка. Лучшие умы сражались за идеи Гегеля и против гегелингов.

В то время, когда Фридрих приехал в Бремен, приват-доцент Арнольд Руге стал выпускать в Галле «Галлеские ежегодники науки и искусства».

«Молодые гегельянцы и те, кто участвуют в ежегоднике, – опасная для государства секта, они отрицают личного бога, отвергают загробный мир и таинства, проповедуют религию земной жизни и откровенный атеизм». Фридрих прочитал эти строки в церковных газетах и сразу пошел в лавку за «Ежегодниками».

Несколько дней назад он скупил в лавке тома Берне и Гуцкова, переправил их тайно Бланку в Бармен.

– Все-то вам скандальное подавай, – покачал головой тот же хромой продавец. – Остро пишут приват-доценты. Беспокойные люди.

На первый взгляд статьи «Ежегодников» были от жизни далеки. Сам Руге, Бруно Бауэр и другие развивали и обсуждали мысли своего учителя, философа Гегеля.

Профессора Гегеля уже при жизни называли величайшим умом человечества. В жизни он был обыкновенным филистером, в науке – отважным искателем истины. Когда жизнь и наука сходились вместе – побеждали житейские интересы.

Король назвал учение Гегеля «прусской государственной философией». За это Гегель назвал государство прусского короля совершенным.

Все, что создает история, – действительно и разумно, писал философ. Прусское государство создано – значит, оно необходимо.

Королю некогда было вчитываться в глубины книжной мудрости, и он не заметил, что дальше философ писал: если какое-то явление и даже государственная система перестает быть необходимой, она становится недействительной и неразумной.

И слова о Евангелии тоже король упустил, а Гегель говорил, что сюжеты священного писания надо считать обыкновенными произведениями светской литературы: вера же не имеет ничего общего с этими заурядными рассказами.

То, что не заметил король, прочитали молодые гегельянцы. Они поняли, что главное в книгах учителя – поиски и раздумья, беспокойство и развитие всего существующего.

«Старик открыл бурные потоки мысли и сам же поставил им искусственные преграды, но потоки сметут препятствия», – говорили они.

«Хватит штопать чулки истории! – призывали самые смелые. – История – это путь освобождения человека от всевозможных оков».

Берне бомбил прусское государство, королей и чиновников в политических памфлетах.

Молодые гегельянцы доказывали теоретически, в философии, что сегодняшнее прусское государство – неразумно, потому оно перестало быть необходимым. Они призывали скорей установить государство разума и свободы.

Снова Фридрих ходил по бременским улицам, и в голове его боролись, сталкивались, отступали и побеждали идеи века.

Ему по-прежнему не с кем было поговорить, и он по привычке писал письма Греберам, хотя, конечно же, знал, что братья отстали и понять им его уже не дано.

Братья отвечали редко. Им даже в руках страшно было держать письма от бывшего школьного товарища.

Послания их были полны ругани, нелепых мыслей.

В конце концов и Фридрих не сдержался, отписал старшему Г реберу:

«Не тебе бы, ночному колпаку в политике, хулить мои политические убеждения. Если оставить тебя в покое в твоем сельском приходе – высшей цели ты себе, конечно, и не ставишь – и дать возможность мирно прогуливаться каждый вечер с госпожой попадьей и несколькими молодыми поповичами, чтобы никакая напасть тебя не коснулась, то ты будешь утопать в блаженстве и не станешь думать о злодее Ф. Энгельсе, который выступает с рассуждениями против существующего порядка. Эх вы – герои! Но вы будете все же вовлечены в политику; поток времени затопит ваше идиллическое царство, и тогда вы окажетесь в тупике. Деятельность, жизнь, юношеское мужество – вот в чем истинный смысл!»

Его статьи в «Телеграфе» часто цитировали критики. Он подписывал их псевдонимом Ф. Освальд. И они не догадывались, что автору статей едва исполнилось двадцать лет.

Вместе с двумя поэтами из «Молодой Германии» он собирался перевести с английского великого Шелли, друга Байрона, и уже вел переговоры с издателями.

Но теперь, после Берне и Гегеля, после статей младогегельянцев, писатели из «Молодой Германии» все чаще казались ему людьми робкими.

Гуцков же считал Ф. Освальда самым крайним из своих авторов и уже стал осторожно исправлять его мысли.

В последние полгода старший Гребер не писал больше писем. Фриц же прислал срочное письмо с мольбой спасти его от позора: он проиграл тридцать талеров, и если Фридрих не выручит его до воскресенья, то выход будет один – смерть.