Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Фридрих едва не засмеялся. Ведь когда-то ему тоже Гуцков казался самым смелым и самым крайним во всей Германии. А тот номер «Телеграфа» – наверняка с его, Фридриха, «Письмами».

– А мои дела по-прежнему. Учу детей. Правда, таких, как ваш кружок, – я хорошо всех помню – Греберов, Плюмахера, – таких уже больше нет. Может быть, будут, а пока – нет.

Многие соученики были уже младшими компаньонами отцов, работали в конторах.

Лишь с Бланком Фридрих виделся несколько раз.

– А Греберы-то оба стали совершенными ночными колпаками! – рассказывал Бланк. – Я им говорю: «Вы прочитайте „Французоеда“ Берне, и вам сразу многое станет понятно». А они мне: «Как же мы станем его читать, если Фридрих писал, что Берне выступает против прусской королевской власти. Мы – подданные короля и не станем читать порочащие его книги».

Бланк собирался в Лондон по поручению отца и радовался: «Наконец вырвусь из нашего Мукерталя, этой „долины святош“! Нормальный человек здесь от скуки сдохнет за год, а я всю жизнь мучаюсь. Если бы не твои письма и книги, я бы все бросил и подался бы в бродячие ремесленники или бы в матросы пошел».

Он привел Фридриха в фехтовальный зал, зал этот лишь недавно открыли, а Бланк взял рапиру впервые.

Фридрих дал ему несколько уроков.

Фехтовать было не с кем, и Фридрих через день сражался с учителем – бывшим прусским офицером, за растрату казенных денег выгнанным в отставку и едва избежавшим суда.

– Хорошо, хоть вы появились, – радовался офицер, – а то из-за этих птенцов я скоро сам стану неуклюжим, как баран.

Остальное время Фридрих усиленно занимался языками и штудировал труды по истории и философии.

Отец заглянул раза два в его книги, ничего не понял, но отнесся к ним уважительно.

– Что ж, если они не принесут пользы, то по крайней мере и не повредят, – заметил он философски. – Уж если в наш век просвещение стало охватывать всех, то, может быть, это так надо.

Несколько раз отец предлагал откупиться от армии, обещал, что станет теперь платить достаточное вознаграждение за работу в конторе. Но служба в армии была милей коммерции.

Опять же, Фридриху пришла хорошая мысль: раз он пойдет вольноопределяющимся, то может сам выбрать себе место службы.

И он выбрал Берлин.

– Советую тебе попасть в кавалерию, – говорил отец, – тем более что консул сообщал мне о твоем лихом наездничестве. И о том, как ты фехтуешь, здесь говорят многие молодые люди. – В словах отца Фридрих почувствовал даже гордость.

Но в каких войсках служить, для Фридриха не имело значения, был важен университет.

И там в Берлине он войдет, наконец, в круг людей, статьи которых он читал в последние месяцы с волнением и интересом.

На две недели вместе с отцом он съездил в Швейцарию и Северную Италию. Внизу, в долинах пекло солнце и лежали голубые озера, зеленые горы дыбились кругом, а еще выше блистали ледники-глетчеры.

Вместе с отцом они доезжали на лошадях до горной таверны.

Отец оставался в отеле, сидел на балконе и покуривал трубку, а Фридрих уходил выше, в горы по узким обрывистым тропам, приближался к глетчерам, и они дышали на него вечным холодом.

Здесь, в горах, среди прекрасной природы его охватила тоска. У всех сверстников были уже подруги, были друзья и единомышленники, и только он, одинокий, скитался и не с кем было поговорить о главном, что теснило и переполняло душу.

Вниз, к отелю, он возвращался с букетиком эдельвейсов в руках. Эти альпийские цветы горы давали лишь тем, кто не боялся подняться на их вершины.

Две недели прошли быстро. Снова был отцовский дом в Бармене. Теперь кроме занятий науками он писал еще статью, вернее, путевые раздумья о горной области, которую только посетил.

Срок воинской службы приближался…

Итак, Фридрих приехал служить тому самому королю, которого называл высочайшим сопляком и бездарным поэтом-романтиком. Ведь король, будучи принцем, тоже писал стихи.

С собою Фридрих привез рукопись «Скитаний по Ломбардии», только что законченную. Он решил предложить ее в журнал «Атеней», тот самый, о котором писали, что вокруг него собрались младогегельянцы.

Ему повезло сразу. Оказалось, что казармы полка, в который его зачислили, были на Купферграбене, близко от университета.

Вольноопределяющимся разрешали жить на частных квартирах.

Он нашел хорошую комнату на Доротеенштрассе, в доме 56, на втором этаже. В комнате были три высоких окна с узкими простенками между ними. В окна светило солнце, с улицы долетал шум извозчичьих дрожек, настроение было легкое, радостное.

Прямо перед домом находилась стоянка извозчиков. Крепкие парни, они уже с утра были навеселе, и едва Фридрих выходил из дому, они наперебой уговаривали его прокатиться.

Его смешили филистерские вывески над окнами, полные важности и патриотизма.

В соседнем доме внизу помещалась портновская мастерская. Там был нарисован прусский орел, под ним портной гладил сюртук, и было написано:

На следующий день после приезда Фридриху выдали мундир с галунами и позументами, на мундире был синий воротник с красным кантом, и стал Фридрих бомбардиром двенадцатой роты гвардейской тяжелой артиллерии прусской королевской армии.

К семи утра он являлся в казармы. С восьми до половины двенадцатого вместе с другими новобранцами упражнялся в церемониальном марше. Потом шел к тяжелым пушкам.

В бомбардиры отбирали здоровенных парней. И они налегали на чугунные колеса пушки, откатывали чуть в сторону, изучали устройство, ежедневно прочищали ствол огромным ершом-банником, за который брались вдвоем, а еще лучше – втроем. Потом зубрили армейские уставы, снова ходили строем. Дружно ели простую грубоватую еду из оловянной посуды.

В пять часов начиналось свободное время, и он, вольноопределяющийся, прощался с казармами до следующего утра, до семи.

Лишь иногда устраивались ночные марши, и тогда его держали весь вечер.

В своем мундире бомбардира он заявился в «Атеней» и на него взглянули с сомнением.

– Вы уже пробовали печататься где-нибудь, молодой человек? – спросил редактор, толстенький коротышка лет тридцати.

На рукопись он даже не взглянул, отложил ее в сторону, где лежала высокая стопка других рукописей.

– Да, естественно.

– А почему вы принесли именно в наш журнал свои… – теперь только редактор окинул взглядом первый лист, – свои «Скитания»? Сейчас каждый второй студент или конторский служащий обязательно пишет какие-нибудь «скитания», – добавил он недовольно. – Надеюсь, вы слышали, что наш журнал имеет несколько особенное направление?.. Я говорю это к тому, что даже если мы и напечатаем вас, вам, как находящемуся на королевской службе, вряд ли это принесет успех.