Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

– Скорей всего, сейчас он уже не агент, а просто дурак. Газета у него хромает. И чтобы не обанкротиться, он готов на все. Наши имена привлекут читателей, сам же он будет получать только проценты с тиража.

В сентябре Маркс уехал к родственникам за частью наследства. Энгельс редактировал газету, сам писал статью за статьей. Газета стала откровенно коммунистической, но бельгийские власти пока пропускали ее.

Демократы из разных стран, поселившиеся в Брюсселе, собрались на большой банкет. Они сошлись открыто в кафе «Льежуа» на площади Дворца правосудия. Здесь были седые почтенные участники прошлых восстаний и десятка два юрких буржуа во главе с Борнштедтом. На банкете решили создать Демократическую ассоциацию.

Энгельс страдал из-за своего молодого вида, ему не исполнилось еще и двадцати семи лет.

– Был бы здесь Маркс, его необходимо было бы сделать вице-председателем ассоциации.

– Мой друг, вы, конечно, порой чересчур горячитесь, – говорили ему старцы, – но мы решили вице-председателем выбрать вас.

Наконец Маркс приехал. Энгельс сразу передал ему свой пост.

– А я еду в Париж, там опять полный разброд в общинах. Все те же утопии Прудона и бессмыслица Грюна.

– Поезжай, – согласился Маркс, но не забудь, что за тобой еще «Символ веры». Через месяц он должен быть готов. И постарайся завязать сношения с французскими демократами.

Вокруг парижской газеты «Реформа» объединялась Социалистическо-демократическая партия. Газета боролась за всеобщее избирательное право и демократическую социальную республику. Ее читали французские пролетарии и немецкие рабочие из коммунистических общин. Партию возглавлял маленький щегольски одетый Луи Блан, главным редактором газеты был «папаша Флокон» – медлительный пожилой человек.

Энгельс решил посетить их на квартирах.

После долгой борьбы с консьержкой он проник к Луи Блану.

– Я пришел к вам не только от имени рейнских демократов, но лондонских, брюссельских, – объявил он.

Луи Блан держал себя весьма торжественно и на гостя смотрел снисходительно, поэтому пришлось начать с этих фраз.

– Впервые вижу иностранца с таким прекрасным парижским диалектом… И вы – друг господина Маркса?

– Маркс – глава нашей партии. Я хотел сказать, глава передовой фракции немецкой демократии.

– Да-да, у меня на столе как раз лежит его последняя книга, где он разделывает Прудона. – Луи Блан оставался торжественным и подчеркнуто любезным.

– Эту книгу вы можете считать нашей программой.

– Жаль, очень жаль, – вдруг проговорил Луи Блан искренне, – я не принял тогда участия в «Немецко-французских ежегодниках», а ведь Маркс приглашал меня… Они стали так популярны! Передайте Марксу, что я с удовольствием готов с вами сотрудничать…

– А также и печатать наши статьи в «Реформе», – подсказал, улыбаясь, Энгельс.

– Мог ли я ожидать от столь молодого человека столь глубокой дипломатической игры. – Луи Блан шутливо погрозил пальцем. – До сих пор самым большим дипломатом в Париже считали меня, но, познакомившись с вами, готов сказать, что я, пожалуй, занимаю лишь второе место.

Другой вождь партии, главный редактор «Реформы» Флокон, был проще. Он принял Энгельса в старом зеленом халате.

– Мы бы давно печатали статьи об английских чартистах и ваших соратниках в Германии, но кто ж знает языки в нашей редакции! Французы, как вы заметили, любят лишь свой язык.

– Я знаю и готов делать для вас переводы.

– Отлично! Я бы сказал, превосходно, друг мой, – папаша Флокон взял даже Энгельса за рукав. – А не напишете ли вы лично для меня краткую историю чартистского движения? Откуда пошло, их требования. А то ведь я по-стариковски скажу, я в этом профан. Вы напишете, приватно, конечно, только между нами, а я тут же выступлю о них на нашем собрании.

От такого выступления польза была всем, и Энгельс за два вечера написал для Флокона нужные двадцать страниц.

«Я сразу же организовал пропагандистскую общину, бегаю целый день и поучаю… Предполагается принять 20 – 30 кандидатов», – писал он Марксу.

Выступать приходилось ежедневно. Постепенно вейтлингианцев – тех, кто надеялся в один присест устроить коммунизм, и грюновцев – последователей Прудона, защищавших мирные планы осчастливливания человечества, становилось меньше. Рабочие и ремесленники в общинах обсуждали «Принципы коммунизма». Так назвал Энгельс новый вариант программы «Символа веры».

Вставал он как всегда рано и писал статьи на английском. Их ждал Гарни. Читатели «Северной звезды» узнавали о французских событиях по корреспонденциям Энгельса. Или писал по-немецки. Эти статьи шли к Марксу для «Немецко-брюссельской газеты». Часто он писал статью по-французски, для «Реформы».

Время второго конгресса приближалось.

«По дороге в Лондон я не смогу заехать в Брюссель – у меня слишком мало денег. Нам придется назначить друг другу свидание в Остенде…» – писал Энгельс Марксу.

«Только сегодня вечером окончательно выяснилось, что я приеду. Итак, встреча в субботу вечером в Остенде, в гостинице „Корона“ у бассейна напротив вокзала, а в воскресенье утром – через Ла-Манш. …Подумай над „Символом веры“. Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь „Коммунистическим манифестом “» – было в следующем письме.

Они приехали из разных стран. Были даже делегаты из Голландии, Швеции и Польши. Некоторые – старые друзья, остальные знали друг друга по статьям и выступлениям. Многие имели о коммунизме собственное, личное представление. Они и собрались, чтобы создать единую, четкую научную программу.

Сначала в зале Лондонского коммунистического просветительного общества рабочих устроили большой международный митинг.

– Никакая нация не может стать свободной, продолжая в то же время угнетать другие нации, – сказал на митинге Энгельс. – Братскому союзу буржуазии всех наций рабочие должны противопоставить братский союз рабочих всех наций.

И его, и Маркса, который выступил раньше, слушали с особенным вниманием. Их книги и статьи были известны всем делегатам.

Энгельс, Маркс и Шаппер шли после митинга к двери, и Энгельс заметил, что у стены стоит, волнуясь, совсем молодой человек. Молодой человек несколько раз пытался шагнуть им навстречу, но в последний момент останавливал себя и еще больше смущался.

Энгельс молча показал на него Шапперу.

– Вы что-то хотите сказать, Лесснер? – спросил Шаппер. – Это молодой Лесснер, – стал объяснять он, – портновский подмастерье, сначала весь был нафарширован Вейтлингом, а в этом году прочитал ваши работы и сразу повзрослел.