Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

– Демократ! – пожилая проститутка сказала это почти с ужасом. – Так он против нашего короля!

Заснуть Женни не могла. Она думала о детях, о Карле.

А Маркс в это время отбивался от буйнопомешанного. Их поместили в одну тюремную камеру.

Утром и Маркса и Женни вновь допрашивали и выпустили лишь к середине дня.

Энгельс их встретил у дверей тюрьмы.

– Дети накормлены, Ленхен пытается уложить чемоданы, – сообщил он новости. – Дома лежит письмо от папаши Флокона. Я с утра поднял на ноги все газеты.

– Теперь про меня никто не скажет, что я не разделяю судьбу мужа, – шутя, но с долей гордости произнесла Женни.

На рабочем столе Маркса лежало официальное приглашение из Франции:

«Временное правительство.

Французская республика.

Свобода, Равенство и Братство.

От имени французского народа.

Париж, 1 марта 1848 года

Мужественный и честный Маркс!

Французская республика – место убежища для всех друзей свободы. Тирания Вас изгнала, свободная Франция вновь открывает Вам свои двери, Вам и всем тем, кто борется за светлое дело, за братское дело всех народов. Всякий агент французского правительства должен толковать свои обязанности в этом духе. Привет и братство.

– Париж открыт для вас, а вещи я отправлю, – сказал Энгельс. Через три часа истекали сутки, и после этого Маркса могли уже арестовать за нарушение королевского приказа.

Энгельс проводил его на вокзал.

– О Женни и детях я позабочусь, будь спокоен, – говорил он.

На этом поезде уезжали в Париж многие демократы.

Бельгийский король мстил им за минуты собственной слабости.

Угрюмые носильщики подтаскивали наскоро упакованный скудный багаж. Юркие личности заглядывали в лица провожающих.

– Так и смазал бы по физиономии, кулаки чешутся, – сказал Энгельс, когда один из типов влез между ним и Карлом.

Через несколько дней Энгельс проводил на вокзал Женни с Ленхен и детьми.

Он и сам рвался в Париж, но сначала надо было закончить здесь дела Маркса.

Брюссельские газеты печатали протесты против ареста и высылки Маркса. О том же выступали депутаты. Энгельс написал громовую статью в английскую «Северную звезду».

Помощник полицейского комиссара, распоряжавшийся арестом Карла и Женни, был уволен в отставку.

В Париж можно было уже ехать, но не хватало денег.

Девятого марта, словно в насмешку, прибыл багаж из Парижа. За его пересылку Энгельс истратил пятьдесят франков. Теперь столько же надо было платить, чтобы послать его назад.

Маркс писал о новом Центральном Комитете. Его, Маркса, выбрали председателем, Шаппера – секретарем. Вместе с Моллем и Лупусом – Вильгельмом Вольфом членом ЦК стал и Энгельс.

Революция лавиной шла по европейским странам.

Тринадцатого марта восставшие победили в Вене, столице Австрии. Император Фердинанд со всею императорской фамилией в сопровождении двора и высших сановников укрылся в маленьком моравском городке Ольмюце и мечтал лишь об одном: как бы скинуть с себя корону и при этом сохранить жизнь.

Через неделю начались баррикадные бои в Берлине.

Двадцать второго марта похоронная процессия заполнила улицы прусской столицы. Хоронили сто восемьдесят семь баррикадных бойцов, павших в недавних боях. Процессия остановилась перед королевским дворцом. И если Фридрих-Вильгельм IV несколько дней назад колебался, принимать ли ему, монарху, условия восставших – обещать стране конституцию, избирательные права, то теперь ему пришлось терпеть унижение публично, перед толпою презренной черни.

– Короля! – требовали хоронившие.

Пришлось выйти на балкон, иначе бы они разнесли дворец.

– Сними шляпу перед усопшими! – потребовала толпа.

И король обнажил голову.

В тот же день, день унижения прусского короля, народ Милана изгнал из города австрийских солдат.

Со дня на день ожидали восстания в Польше. Спорили, каким путем через месяц-два победят чартисты в Англии.

Париж был опьянен своей победой. Рабочие ходили по улицам обнявшись, пели песни. Буржуа робко жались к стенам.

Кое-где сохранились полуразрушенные баррикады. Некоторые решено было оставить для истории.

Во дворце Тюильри, в покоях свергнутого Луи-Филиппа, на дорогих коврах лежали раненые рабочие.

Утром Энгельс подошел к окну и увидел похоронную процессию. Духовой оркестр играл «Марсельезу», в середине на украшенных дрогах везли гроб с телом умершего от боевых ран рабочего. Его провожали десять тысяч национальных гвардейцев и вооруженных граждан. И даже молодым щеголям с шоссе Д’Антен пришлось провожать рабочего – они тоже служили в гвардии. Но либеральные министры начинали все больше пугаться собственных восставших рабочих.

Член правительства Луи Блан раздавал рабочим широкие обещания.

Наутро восемь тысяч буржуа шествовали к ратуше и требовали отмены вчерашних декретов.

Правительство немедленно отменяло их.

Тогда на другое утро к ратуше собирались двести тысяч рабочих и правительство вновь возвращало отмененные декреты.

Энгельс зашел к папаше Флокону.

Флокон жил в той же скверной квартире на пятом этаже, из старой глиняной трубки покуривал тот же дешевый табак.

– Только и купил себе что новый халат. В старом неудобно принимать чиновников, – объяснил он, гулко кашляя. – Ну что, похож я на министра? – спросил он позднее, посмеиваясь.

– Вы похожи на папашу Флокона.

– То-то же. Но это один я такой остался. Наша публика быстро переменилась. Кто дворец себе отхватил, кто своих родственников к выгодной службе пристроил. Как-то неприятно это. Так что я в нашем правительстве слыву оригиналом. Станете вы через месяц-другой министром у себя в Пруссии, тогда посмотрим, как заживете вы.

– Скорее Луи Блан сделается королем Франции, чем я прусским министром.

– Этот щеголь-то? А что? Ему предложи, он и согласится. Но не предложат – у него слишком сумасбродные планы. Сейчас помогает вашему немецкому легиону. И Ламартин – министр иностранных дел тоже неожиданно стал содействовать.

– Я и зашел к вам, чтобы сказать, что мы с Марксом и Союз коммунистов выступаем против этого крестового похода.

– Как же? – удивился Флокон. – А я-то считал, что я по старой дурости только один и против. Раздавят этот легион у вас там в Германии, сразу раздавят. И, честно говоря, не верю я Ламартину, больно он хитрый. Ему бы лишь от революционных эмигрантов избавиться. Вот он и крутится – положил им довольствия по пятьдесят су в день от Парижа до границы.

И вновь в эти недели Георга Гервега, Железного жаворонка, настиг час упоения славой. Ради этих дней семь лет назад он писал «Стихи живого», призывал могильные кресты перековать на мечи.