Владислав Микоша - Я останавливаю время

— Неужели это все враги народа? А мы не окажемся в их числе?

В памяти возник что-то записывающий «воротник», но я ответил:

— Как это тебе могло прийти в голову? Мы же знаем с тобой, кто мы есть на самом деле?

Еще летом, до съемок Октябрьской демонстрации на Красной площади, произошло важное для меня событие: на студии меня встретил известный тогда режиссер, бывший кинооператор и брат Дзиги Вертова — Михаил Кауфман и предложил снимать с ним большой фильм о военно-морских маневрах Черноморского флота. Через неделю наша съемочная группа прибыла в Севастополь. Я был на седьмом небе. Севастополь был моим любимым городом. Я бывал в нем и раньше.

Съемки начались на линкоре «Парижская коммуна». Моей радости не было предела. Осуществилась моя детская мечта — стать моряком.

Я действительно стал похож на моряка. Нас, всю съемочную группу, одели в военно-морскую форму. Я выглядел настоящим матросом, только в руках у меня вместо штурвала был ручной киноавтомат «Аймо», и мне была предоставлена полная свобода действий.

— Снимай все, что, на твой взгляд, будет интересным, а матросов и командиров особенно выразительных приводи сюда, на ют, будем снимать крупные планы моряков и их разговоры на звук.

Звуковая камера почти всегда стояла на юте под главным калибром корабля. Отсюда весь линкор был виден как на ладошке — и Севастополь, и другие корабли, что стояли недалеко на бочке, и «Графская пристань» — только веди панораму и подводи под «дуло» объектива экипаж, который окажется на фоне Севастополя и стоящих на рейде кораблей. Все это очень хорошо продумал Кауфман.

— Полундра! Нас вчера обстреляла «кинопушка»! — так хвалились матросы в кубрике после съемки.

Получив задание режиссера, я после своей съемки подводил моряков группой или по одному под «кинопушку». И со стороны наблюдал (не помню, кто был тогда оператором), как с ними начинал работать Кауфман. Он или сразу безо всякой подготовки начинал снимать, задавая неожиданные вопросы, или, когда это плохо получалось, говорил:

— Вы же моряки — «морские волки», а испугались! Ну, ладно, снимать больше не будем, просто поговорим по душам! Не бойтесь, не снимаем!

Эта фраза служила для оператора сигналом к незаметной для моряков съемке телеобъективом. Увлеченные душевным разговором, моряки переставали смущаться и вели себя так, как хотелось режиссеру.

Это были первые шаги звукового кино у нас на хронике.

За несколько дней я освоил «Парижскую коммуну» от машинного отделения до клотика. Огромный, тяжелый линкор на полном ходу резал высокие зеленые волны. Забравшись под самый клотик, я буквально висел на конце мачты. Эффект был поразительный. Далеко внизу подо мною нос линкора врезался в море, длинные белые усы расходились по обе стороны форштевня, а на высокой волне радужная жемчужная масса воды накрывала весь корабль стремительным, как ураган, ливнем. Мачта порывисто раскачивалась, как огромный маятник, и мне стоило огромного труда не только удержаться на ней, но и снимать…

Море для меня, я понял, было родной стихией, а город Севастополь стал после Саратова второй родиной. Мечты детства начали сбываться. За эти дни черноморских маневров я прошел большую школу на море и полюбил его навсегда. Вернувшись в Москву, я долго скучал и томился. Мне не хватало синего простора и ярких зорь восхода и заката, соленого ветра и аромата морского прибоя. Если бы я знал тогда, что судьба готовит мне в войне участие в обороне Севастополя!..

Итак, я затосковал по морю…

И когда в конце года директор Дальневосточного отделения кинохроники предложил мне постоянную работу во Владивостоке, я с радостью принял это предложение.

Ребята шутили — то ли с грустью, то ли с завистью:

— Владик едет во Владик…

С первого же дня окунулся я в напряженную жизнь приморского города. Не вылезая сутками из порта, наблюдал за погрузкой судов, снимал спуск судов на Морзаводе и приход кораблей в бухту Диомид.

Жизнь огромного порта захлестнула. Я был поистине счастлив своей работой.

Наконец сбылась моя давняя мечта — я попал на корабль.

Первыми были «Алеут» и китобоец «Авангард», потом ходил с рыбаками в Охотское море, на Сахалин, на Камчатку, к берегам Японии, на Командоры и в Берингов пролив.

Я стоял на капитанском мостике, и ледяной соленый ветер обжигал мне лицо.

Трудно было поверить в то, что это правда — уж очень долго и жгуче об этом мечталось. Но как действительность оказалась не похожа на мои мечтания! Не было ни белогрудых игрушечных кораблей, ни зноя, ни теплого ветерка, ласково играющего парусами. Да и самих парусов не было. В детстве и в юности мне почему-то всегда рисовались в мечтах южные моря — может быть, потому, что я о них больше прочел, и видел на экране в своей кинобудке «Моану южных морей» режиссера Роберта Флаэрти. А север в моем представлении был больше связан с собачьими упряжками, суровыми золотоискателями, с прошлым веком, с Джеком Лондоном и еще с эскимосом Нануком.

Да, я на корабле. Но в руках у меня не секстант, а кинокамера, и я снимаю суровое лицо капитана китобойной флотилии Дудника — знаменитого морского волка, больше похожего на северных героев Лондона, чем на абстрактных элегантных капитанов Гумилева.

Впервые в жизни я снимал жестокий шторм в Японском море. Вот они, мои мечты детства, вот она, настоящая морская романтика. Она встретила меня сурово, по-мужски, и я принял ее всей душей, взахлеб и навсегда. Как хорошо, что я подготовил себя к этой трудной и замечательной жизни, как хорошо, что я сумел себя закалить, и теперь мне не страшны никакие штормы. Я готов им противостоять.

Впоследствии судьба не раз устраивала мне суровые встречи с морями и океанами. На чем только ни приходилось плавать — на торпедных катерах и линкорах, на тральщиках и траулерах, на эсминцах и крейсерах, на пассажирских лайнерах и подводных лодках. Но об этом позже…

Однажды, вернувшись во Владивосток из дальнего плаванья, я услышал о гибели в Арктике парохода «Челюскин», который впервые совершал за одну навигацию переход по трассе Северного морского пути из Мурманска во Владивосток. Экспедицию эту возглавил известный полярный исследователь Отто Юльевич Шмидт.

На спасение челюскинцев на днях должен был выйти пароход «Смоленск». В тот же день я узнал о своем участии в спасательной экспедиции.

Я отправил маме в Москву телеграмму: «Двадцать восьмого февраля иду в Арктику спасения экипажа «Челюскина» пароходе «Смоленск» буду радиографировать Известия события Сорокину не беспокойся»…