Владислав Микоша - Я останавливаю время

— Уходите, а то будет поздно. Вам еще много нужно снимать впереди! Ночью мы отступим на более укрепленные рубежи. — Голос его было тверд и спокоен.

— Все же разрешите нам остаться дней на пять?

— Как трудно вас убедить в серьезности положения… Мой последний совет, нет — приказ: уходите отсюда немедленно, пока есть такая возможность! Все, будьте здоровы, желаю удачных съемок! — Комиссар крепко пожал нам руки…

Мы уходили в полном недоумении, с одной стороны довольные как никогда богатым материалом, с другой — совершенно разбитые морально. Неужели наши дела на фронтах так плохи?.. Поверить в это было трудно, а разобраться в происходившем и совсем невозможно…

Аввакумов рекомендовал возвращаться прямо в Севастополь. Мы по совету комиссара решили переночевать в километре от передовой в старом заброшенном сарае. Когда мы добрались туда и легли между рядами спящих бойцов, стало совсем темно. Подложив, как всегда, аппаратуру под голову и завернувшись в плащи-палатки, мы моментально уснули. Мы ничего не слышали — ни писка и возни мышей в капюшонах, ни сонного бормотания измученных солдат, ни их громового храпа.

Почему я проснулся — не знаю. В черной тьме висел густой тяжелый храп — так спать могут только смертельно уставшие люди. Вдруг распахнулась большая дверь сарая, и в него заглянули звезды. Кто-то вошел и громко сказал:

— Товарищи бойцы! В сарае среди вас находится диверсант! Держите его!

Легко сказать «держите»! Даже если бы у него на спине было написано, что он диверсант, все равно темно — хоть глаз выколи. На мгновение в сарае стало тихо. Вдруг недалеко от меня кто-то вскочил и, больно задев меня за плечо, кинулся бежать. В темноте кто-то вскрикивал — видимо, бежавший наступал на лежавших солдат. Снова широко раскрылась дверь, и заблестели в проеме звезды. Дробно вспыхнула автоматная очередь, ударяясь о деревянную стену сарая. Поднялся шум, галдеж. Засветилось сразу несколько фонариков.

— Отставить стрельбу! Произвести перекличку! — прозвучала команда.

Почти до утра выясняли и подсчитывали — кого же нет? Исчез рядовой Остапенко. Наконец добрались и до нас:

— Кто такие? Как сюда попали? Ваше предписание! Документы! — набросился на нас с перекошенным лицом майор.

— Плохо дело! Это особняк! — шепнул мне Димка.

— Арестовать! Обезоружить! Изъять аппаратуру! — торопился майор. — Вывести наружу!

Нам заломили рук назад и вывели из сарая.

— Мы военно-морские кинооператоры! Снимаем военные действия!

— При чем здесь «морские»? Тут сухопутный фронт! Зачем вы здесь?

— Проверьте наши документы — они за подписью адмирала Кузнецова!

— Товарищ майор! Надо проверить, — обратился к нему лейтенант.

— Мне все ясно! Что это еще за типы? Думали, в темноте не заметим? В расход их!.. Диверсанты явные!..

В это время мимо проезжал на коне комиссар Аввакумов.

— Комиссар! Помогите! Нас арестовали! — крикнул не своим голосом Рымарев.

Аввакумов подъехал к нам. Автоматчики преградили ему дорогу.

— Что здесь происходит?

— Они арестованы! — сказал солдат и приложил руку к пилотке.

В это время подошли майор с лейтенантом и, взяв комиссара под руку, увели его в сарай.

— Ну и дела! Неужели комиссар не убедит этого идиота майора, что мы не диверсанты и не фашисты? — срывающимся от злости и волнения голосом сказал Димка.

В это время вышли из сарая и подошли к нам комиссар и лейтенант. Майор так и не вышел из сарая.

— Извините, товарищи! Такая ерунда получилась с этой ночной заварухой, а майор, конечно, погорячился… Вернуть командирам оружие и аппаратуру!

— Я говорил вам, друзья, — уходите, — сказал Аввакумов, — положение скверное. Все на нервах. Хорошо, все кончилось благополучно, а могли принять за диверсантов и расстрелять без суда и следствия.

Да, могли, уцелев от пуль врага, погибнуть от своих…

Могли…

Я воспользовался попутным связным и на мотоцикле умчался к Сивашу. Ехали мы недолго. Скоро показались гнилые озера, и мы замаскировались в руинах разбитой дорожной сторожки. Небо гудело от немецких самолетов. Низко носились «мессеры», выше Ю-87 и Ю-88, а совсем высоко кружилась «рама» — корректировщик.

Только когда стало темнеть, я сумел выбраться из спасительной сторожки и пошел в сопровождении матроса-мотоциклиста на передовую. Шли недолго. Перевалили два косогора, и стало ясно, что мы находимся на передовой. Где ползком, где пригнувшись по ходам сообщения, мы вышли на небольшую возвышенность.

Ракеты то и дело освещали ярким магниевым светом местность. Красно-зеленая сеть трассирующих пуль густо покрывала землю. Изредка ухали вдали орудия, и нарастающий звук летящего снаряда заставлял крепко обнимать землю. От резких взрывов больно звенело в ушах.

Когда свет ракеты особенно ярко осветил все вокруг, я почти рядом увидел покрытые бурой плесенью воды Сиваша. Наш правый фланг был прижат к гнилому озеру и отчаянно отбивал одну атаку за другой. Батальон нес большие потери, но позиции не сдавал.

С левого фланга навалилась лавиной ружейно-пулеметная стрельба. Немцы пошли в атаку.

До самой зари кипел котел боя. Затем все стихло. И снова в небе засветились свечи ракет. На рассвете комбат вызвал меня на КП: сообщил, что немцы прорвали левый фланг и мы окружены с трех сторон. Единственный выход — пройти в темноте через Гнилое озеро. Следующей ночью, если будем живы, постараемся этим путем выйти из окружения…

Я остался в батальоне до следующей ночи.

Комбат вдруг спросил:

— Проголодались, наверное, капитан третьего ранга? Жрать совсем нечего, вот, если сможете, погрызите! — Он дал сухарик.

Сухарик оказался железным, и я думал, что скорее зубы раскрошатся, чем этот сухарик.

День мне показался вечностью. Немцы, очевидно, разгадали наше желание уйти ночью и решили добить нас днем. Одиннадцать атак отбили моряки до наступления ночи.

Приказ «держаться до темноты» стоил многих жизней. Но другого выхода не было. Матросы обливались кровью, умирали, но приказ выполнили.

Ночью, как назло, вылезла из-за туч луна. Она осветила берег и застыла холодными льдинками в широко раскрытых глазах убитых матросов. Остатки батальона отходили медленно, мелкими подразделениями по пояс в холодной густой жиже. Немцы усилили огонь из минометов. Мины, падая в соленый рассол, поднимали темные столбы грязи. Видимо, соль разъедала раны — некоторые громко стонали. Тяжело раненых несли на плечах. Люди падали от усталости в воду, поднимались и снова шли.