Владислав Микоша - Я останавливаю время

Одесса. По Канатной улице, по самой середине ее в сторону порта конвойные красноармейцы, в буденовках, с винтовками наперевес, гнали большую колонну арестованных. Выглядели они униженными, жалкими, сгорбленными. С котомками и свертками в руках, они тащились вперед, еле передвигая ноги. Худые, изможденные, с серыми окаменевшими лицами. Среди них были и женщины — в платках, почти закрывавших лица, и в шляпах с вуалетками. Мужчины были в кепках, шляпах и даже, несмотря на жару, в зимних малахаях. Конвойные, их было много, грубо покрикивали, подгоняя арестованных:

— Давай! Давай! Не смотреть по сторонам! Пшел! Я те оглянусь!

Конвойные кричали и на публику, стоявшую на тротуарах:

— Осади назад! Чего вылупились? Разойдись там с мостовой!

Из толпы раздались выкрики:

— Куда вас, голубчики?

Но «голубчики», как темная туча, не реагируя, двигались вперед, глядя в спину друг другу. Как всегда, в толпе нашлись все знающие:

— Чекисты их гонят на расстрел! Вчера в нашем доме после обыска забрали двоих — муж профессор, жена врач.

— Антилигенты, значит?!

— Давно их пора прижать к ногтю! — сказал человек в засаленной куртке и зло сплюнул.

— Тебя бы туда! Нашелся, тоже мне вояка! — толстая женщина что-то хотела добавить, но в это время поднялась стрельба и крики:

— Стой! Стой! Стрелять буду!..

Из арестантской колонны, опрокинув конвойного, вырвался человек и кинулся по пересекавшей Канатную улицу улице Бебеля — в сторону Греческого моста. Крики «стой» и одновременно выстрелы вслед убегавшему настигли его у самого моста. Взмахнув руками, он упал на спину, раскинув руки. Колонна застыла, глядя на происходящее, плотно окруженная конвойными. Один из конвойных, наверное, начальник, подошел к лежащему, приподнял его руку и отпустил. Рука упала, как плеть. Убедившись, что беглец мертв, он присоединился к колонне, и колонна двинулась вперед. Толпа вынесла меня к убитому. Хорошо одетый мужчина лежал на спине, широко раскинув руки. Его голова была прострелена и лежала в луже крови. Широко открытые голубые глаза смотрели в небо. На бородатом лице застыла улыбка.

— Как радовался перед смертью, что освободился, наконец! — тихо сказала пожилая женщина.

— Бедняга! Кто ж его теперь похоронит? Царство ему Небесное!

Я много видел мертвых и умирающих от голода, сам умирал, но первый раз увидел воочию страшное насилье над человеком, когда у всех на глазах убивают беззащитного человека, а других, как стадо, гонят на убой.

Наступил вечер. Все, что видел, я рассказал маме. Я дрожал, и слезы мешали говорить.

— Успокойся! Сон успокоит тебя, ложись спать!

Я долго не мог уснуть, а под утро, когда заснул, — проснулся от страшного крика. Это я кричал, увидев во сне красную лужу крови, простреленную голову, голубые, устремленные на меня, глаза и открытую улыбку… Впервые я в ужасе понял, что сны — цветные…

Ярко врезается в память испытанное в детстве потрясение. Но ярко отпечатывается в ней и детская радость праздников.

Саратов в золотом осеннем уборе. Последние теплые, пронизанные солнцем дни наступающего праздника Октября. Город покрылся красным кумачом — всюду лозунги, плакаты, знамена — «Да здравствует шестая годовщина Великого Октября!». Мне нравился этот день не только потому, что нас отпускали из школы, но и потому, что можно было прогуляться по главной улице на берег Волги, полюбоваться пароходами, разукрашенными сигнальными флагами… Саратов горел золотым огнем осени и полыхал алым пламенем праздника. Последние солнечные деньки как бы прощались и были особенно теплыми, прозрачными, с необыкновенно синим небом, отраженным в Волге. Было так весело, легко и радостно, особенно нам, школьникам, и мы носились по улицам, впитывая каждую яркую витрину, каждый макет, каждый разукрашенный дом.

Мы любили Октябрь не только за красивый наряд улиц и площадей, но и за неограниченную возможность свободно носиться по городу среди веселой праздничной толпы, имея в кармане двадцать копеек — целое состояние: на них можно было купить любимое пирожное «картошку», десять ирисок, вафли и мороженое. Только от этого можно было прийти в восторг. Но самое главное — под музыку промаршировать вместе с оркестром вдоль главной улицы — и так до упаду, а отдышавшись, идти рядом с демонстрацией под сенью тяжелых знамен.

Я любил читать лозунги. Их было такое множество, что я терялся и не успевал:

«Да здравствует Великий Октябрь!», «Даешь мировую революцию», «Ура Ленину!», «Бей толстопузых буржуев!»

И совершенно непонятное:

«Нас — 18 — зовет коммунизм!», «Социализм плюс электрификация!», «Обеспечим план ГОЭЛРО!», «Социализм — весна, капитализм — осень!»

Хлопали, развевались на ветру кумачовые знамена, заливались саратовские, с колокольчиками, гармошки. Подвыпившие грузчики запевали «Матаню». И тут же рядом студенты в форменных фуражках, сцепившись руками в монолитную колонну, громко чеканя шаг, заглушая все вокруг, стройно поют:

Но вдруг, лязгнув тарелками и ударив, как из пушки в барабан, заиграл марш духовой оркестр. Бодрый, веселый, он заглушил и «Матаню», и студентов, и Стеньку Разина с княжной. Мы бросились к оркестру и, подстраивая ногу, пошли рядом, беззаботные, счастливые.

А когда наступил вечер, и загорелись огромные красные буквы с цифрой «шесть» на Главном почтамте, мы, прочитав: «Да здравствует шестая годовщина Октября», отправились в длинное путешествие по главной улице Саратова — «Немецкой», переходя в восторге от одной витрины к другой, где горят в ярком пламени раскаленные докрасна наковальни и сверкают золотом и серебром всевозможные серпы и молоты в мускулистых руках строгих рабочих. А гигантские рабочие в синих робах с винтовками наперевес колют штыками в пузо жирных буржуев в черных цилиндрах.

Праздник набирал силу. Бесконечные потоки пестро одетых горожан с гитарами и гармошками, с песнями и танцами шествуют по городу.

Чуть дальше слышатся «Кирпичики», а вдалеке под гитару студент в косоворотке, заглушая всех, запел:

Весь этот многоголосый, пестрый, веселый поток вывалился на театральную площадь. Было тепло. Над площадью мерцали звезды. Вдали на площади Народного борца сверкал всеми цветами радуги огромный фейерверк. А площадь пела, танцевала, кружилась в каком-то залихватском, бесшабашном вихре. Только отдельные отрывки мелодии популярных песенок вдруг заглушали все другие — «За кирпичики, за веселый шум»… И снова общий гомон топил все вокруг. Саратов праздновал Октябрь до самого рассвета. А мы, утомленные, совсем без ног, спали счастливые…