Михаил Наумов - Хинельские походы

Так начал я декламировать.

— Немного не то, — заметил Дегтярев. — И не прозрачен лес, и по времени суток не подходит. Вот, послушайте.

И он прочел на память чье-то двустишье:

— Хорошо! — сказал я. — Откуда это?

— Творение юности, Михаил Иванович, — ответил Дегтярев, вздыхая.

— Вот оно что! Значит, пишешь?

Он махнул рукой.

— Не до того теперь. Война!

— Не отмахивайся, Терентий, — сказал я, — писать можно и теперь. Вспомни Лермонтова: и воевал и писал. А Денис Давыдов? Этот даже сидя на коне писал! Вот нам бы такого сюда с его гусарами!

— А я думаю, что в боевых делах мы выше его партизан. Не смейся! Вспомни: кто такие были его гусары? Крепостные мужики. А мы? С нами весь советский народ, свободолюбивый, мужественный, единый…

— А полицаи? Куда их, полицаев, товарищ комиссар, деть прикажете? — вмешался в наш разговор Баранников.

— Полицаи не народ. Это выродки. Их — капля в море. Да и те — околпаченные немцами дураки, — возразил Дегтярев. — Есть, конечно, среди них и убежденные враги, но таких единицы. Основная масса наших людей воспиталась, выросла при советской власти. И умрет за нее, если надо. Умрет, но не предаст, не покорится.

Дегтярев помолчал и добавил:

— Наши дела не только не побледнеют перед делами партизан двенадцатого года, но и превзойдут их. Помяните мое слово!

Он залюбовался открывшейся перед нами полянкой.

— До чего хорошо! — в его глазах, в каждой черточке лица изобразилось искреннее восхищение человека, любящего родную природу. Я и сам всем сердцем люблю наши леса, поля, реки, пенье птиц и облака на заре…

— Ты прав, Терентий Павлович, — сказал я. — В таких вот местах будто и сила прибавляется, И недаром храбрых, благородных людей художники изображают красивыми!

— Русский человек красив и хорош, — отозвался на мое замечание Дегтярев. — Большое, верное сердце делает человека красивым, — добавил он как бы между прочим, для себя.

— А что, Михаил Иваныч, если б вот так всю войну пропартизанить? — спросил Баранников.

Я знал за ним слабость — спрашивать обо всем, что приходило на ум.

— Не понимаю, Коля, что ты хочешь сказать.

— Да вот в таких больших лесах немцы не справились бы с нами…

— Да разве дело в лесах? Плоховато же, братец, понимаешь наши задачи. Самые лучшие леса не заменят народа. Ведь не лес, а народ наша база. Без народа и лес партизану не помощник.

— Я понимаю… Без людей в лесу пропащее дело, но и без лесов тоже не обойтись. Вроде как если без поля, а полю без села погибель, — рассудил по-своему Баранников.

Обоз остановился. Орлик наткнулся на передние сани и резко осадил назад.

— Ну ты, чертяка! — ругнулся Гусаков.

Я привстал, чтобы посмотреть, что задержало наши обозы.

Дозорные стояли у моста через реку. Ледяной покров ее заливала буроватая наледь. За мостом виднелась толпа темно-голубых елок, закрывающих собой край занесенной снегом крыши. Возле елок на пригорке стоял вооруженный человек. Он что-то громко кричал, а потом выстрелил в воздух. Началась перекличка через реку.

— Вы кто?

— А ты кто?

— Я партизан!

— Ну, и мы партизаны! А стреляешь зачем?

— Начальника заставы вызываю…

— Разве не видишь, целый отряд идет! Пропускай по-хорошему!

— Попробуй только сунься!

— Пропускай! А нет, так сомнем, — задирали дозорные и двинулись было к мосту.

— Стой! — крикнул часовой и в ту же минуту бросился на землю. Показалось тупое рыльце станкового пулемета. «Максимка» повел носом, словно обнюхивая то, что было перед мостом.

— В кого, идол, пулеметом тычешь! Очки надень! Ужель не видишь, кто идет!

С правой стороны дороги выглянул еще один «максимка», и дозорные проворно сунулись в снег.

— Придется пойти, — сказал я Дегтяреву.

Но я не дошел и десяти шагов до моста, как меня узнали.

— Здравствуйте, товарищ капитан! Не обижайтесь, приказ такой — никого не пускать, — смущенно проговорил часовой, в котором я узнал знакомого мне партизана, одного из бывших связных при объединенном штабе.

— Ну, если формальности окончены, пропустите наш отряд, — сказал я.

— Нет, не могу. Вам надо в штаб, к Сидору Артемовичу.

Оказалось, что мы прибыли в Старую Гуту, отстоявшую от Герасимовки в пятидесяти километрах. Уютное украинское село, утонувшее в садах и декоративных посадках, вытянулось вдоль правого берега речки Улицы, как раз на окраине юго-западной опушки Брянского леса, на северной границе Сумской области.

Когда я вошел в штаб-квартиру, сам Сидор Артемович Ковпак сидел за картой и старательно водил по ней циркулем. Новенькая, хрустящая карта была, так любовно и тщательно сложена, что я невольно залюбовался. Это была обыкновенная «километровка», поднятая в четыре карандаша: зеленым окрашены опушки лесов, синим — кривулины рек и овалы непроходимых болот, коричневым — зубцы оврагов и замкнутые линии основных высоток. Расположение соседних партизанских отрядов было обозначено красными штрихами.

Оставив карту, Ковпак приветливо поздоровался со мною и пригласил в соседнюю комнату.

— Садись, чай липовый с медом будешь пить?

Я не отказался, но попросил разрешения сначала ознакомиться с картой. Ковпак довольно улыбнулся и широким жестом расправил передо мною бумажную простыню. Рассмотрев карту и поблагодарив Ковпака, я последовал за ним. На круглом столе уже стоял пузатый самовар. Мы уселись за стол.

Ковпак спросил:

— С чем добрым пришел ко мне?

— Иду за провизией и фуражом, Сидор Артемович, за Десну, — ответил я.

— Вот отдохнут кони, люди в баню сходят, и я проведу такую же операцию, — сказал Ковпак. — Мы только вчера здесь обосновались. А Десна сеном богата. Думаю, что там и прессованное найдется. Только успеешь ли до половодья?

— Надо успеть, Сидор Артемович, — отряд без хлеба сидит, лошади без сена.

— Что же вы за хозяева! — с тревожным упреком проговорил Ковпак. Мне стало немножко не по себе.

— А я по пути сюда кое-что заготовил в Середино-Будском районе, — продолжал Ковпак, — для того и прошел той стороной, чтобы с запасами уйти. А эти места скудные, — он сделал глоток, другой, крякнул. — Места эти мне еще с гражданской войны памятны, — пришлось бывать тут по партизанскому делу. Народ тут большей частью лесным промыслом кормился…

— А что вам известно о противнике на Десне? — спросил я.

— До Зноби путь свободен. Моя разведка только что прибыла оттуда. Комендант еще с вечера удрал в Хильчичи! Нервы у него, видимо, не выдержали быть около леса. Без боя Знобь оставил и, по всему видно, очень спешил поближе к Новгород-Северскому присоседиться…