Михаил Наумов - Хинельские походы

— Я прячусь у подруги в Чуйковке, — не сразу ответила Елена.

Я не поверил этому: в Чуйковке немцы, полицаи. «Не может быть, чтобы она жила именно там», — подумал я и спросил:

— И вы не боитесь попасть фашистам в лапы?

— Боже мой! — она даже руками всплеснула. — Вы утомили меня своими расспросами! Трудно быть среди немцев мужчине, а женщине! Десяток яиц, игривая улыбка в придачу, и любой полицай не то что из села, а из концлагеря выпустит! К тому же, в этом районе меня знают. Я училась в Михайловском Хуторе.

Елена встала перед зеркалом и занялась своей прической. Я обратил внимание на красивый черепаховый гребень, который она воткнула в косы. Я невольно залюбовался чистотой и богатством отделки. Длинная, изогнутая, с затейливой золотистой каймой и с тремя зеленоватыми блестящими камешками на углах, гребенка светилась янтарным блеском и, казалось, чем-то походила на Елену, такую же эластичную и яркую.

— Изящная вещичка, — заметил я.

— Да, это почти все, что сохранилось из подарков мужа, из Риги. — Елена громко вздохнула. Я возвратил гребенку, и Елена отвернулась к окну. Там загрохотал обоз с патронами, и она высунулась в окно.

— А вот и мой Митрофанов! — вдруг воскликнула она. — Жив и здоров! Сеня, Сенечка! Я здесь… Здравствуй, дружок! Иди сюда скорее. Мы попросимся, чтобы нам разрешили теперь же поехать в Демьяновку. Мама не дождется!

Я молча слушал ее болтовню, в которой многое было нелогичным.

То она боится быть в лесу, и в то же время не страшится никакой полиции, то скучает без Митрофанова, а сама явилась на свидание к нему только теперь, когда нашему пребыванию тут насчитывается уже три недели.

И к тому же я ни на минуту не забывал окна в последнем доме села, где месяц назад мелькнуло лицо этой женщины.

— Товарищ капитан, товарищ командир, вы разрешите, конечно, отлучиться Сене? — Она стремительно обернулась в мою сторону, задорная и будто искрившаяся от возбуждения.

— Нет, Елена Павловна, это невозможно, — сказал я. — Вы знаете, что в Марчихиной Буде большой гарнизон немцев.

Елена устремила на меня наивно-удивленный взгляд.

— Да, да, совсем забыла… Что же мне делать?

— Останьтесь, — сказал я.

— Не могу, мама больна. У нее жар, а я даже не сказала, что ушла из дому. Ах, боже мой… Ну, я побегу. Пусть меня не задерживают на заставе, — заторопилась Елена и, не попрощавшись, выбежала из комнаты.

«Опять не могу, опять мама, — подумал я, глядя ей вслед. — Опять не хочет идти в партизаны и все же ходит сюда… И мамы в Демьяновке не было… Задержать, допросить? Но… не обижу ли я ее и Митрофанова напрасно? Ведь подозрения — не улики, — думалось мне. — И все же ведет она себя подозрительно…»

— Хороший вечерок будет, Терентий Павлович, — сказал я вошедшему в комнату Дегтяреву.

— Совсем тепло, — произнес он и сбросил с себя шинель.

— Не кажется ли тебе, Тереша, — сказал я, — что людям сегодня надо ночевать в лесу?.. И Фомичу то же посоветуем. Как думаешь?

— Это к чему же? — не понял Дегтярев.

— Ну хотя бы к тому, что при теплой погоде приятнее спать на воздухе. И об этом не будут знать посторонние.

Я рассказал ему все, что думал относительно Елены Павловны. Дегтярев засмеялся.

— У тебя, Михаил Иванович, против нее предубеждение. Может быть, слишком много о ней думаешь? Признавайся!

— Шутки в сторону, Тереша. Понаблюдаем за нею!

— Не возражаю. Даже одобряю. И Фомичу скажу об этом. Посоветую, чтобы спать в лесу.

— Вот и отлично. Перейдем туда в сумерках, — повторил я и вышел во двор.

Елены Павловны не было. Даже Митрофанов, который едва успел поздороваться с нею, не знал, куда она делась, Поиски ничего не дали.

В сумерках я вывел все подразделения для ночевки в лес. Тишина, теплый смолистый воздух способствовали мирному сну партизан, укрытых разлапыми ветвями сосны и ельника. Яркие звезды зажглись в темно-голубом небе и, казалось, оберегали наш сон.

А на рассвете дремотная тишина Хинельского леса была взорвана залпами и грохотом необычной силы. Выпорхнули испуганные птицы, заколыхались гордые кроны деревьев, партизаны вскочили, схватившись за оружие.

В первые секунды мне показалось, что мы накрыты разрывами снарядов, но вскоре послышались свистящие, противно воющие звуки авиабомб. И снова троекратно вздрогнул лес. Казалось, он проваливается куда-то со всеми нами.

Взглянув в небо, я увидел самолет, выходивший из пике. После очередной серии громоподобных разрывов удалился второй самолет. За ним последовали остальные. Их налетело около десятка. Высыпав на лесокомбинат бомбовой груз, юнкерсы удалились в сторону Конотопа.

Оправившись от внезапного нападения, партизаны поспешно занимали места по боевому расписанию.

Не видя непосредственной опасности на земле, я подал команду проверить наличный состав бойцов и начал искать своих командиров. Вижу Прощакова, — он дает торопливые указания расчету станкового пулемета. Сачко бегом выводит взвод на точку, определенную планом обороны нашего лагеря. Митрофанов, как всегда, не спешит с выступлением своего третьего взвода и дает Буянову какие-то указания. Ромашкин с Инчиным выкатывают пушки, готовясь выдвинуть их к винокуренному заводу — сектору обороны первой группы. Юферов поднимает опорную плиту полкового миномета, переводя его в походное положение. Старшина Гусаков хлопочет у патронных повозок, ругая ездовых. Не было видно только моего комиссара. Я спросил:

— Кто видел Дегтярева?.. Дегтярев! Товарищ Дегтярев! Тереша! — кричу я во весь голос. — Терентий Павлович!

Далекое эхо приглушенно повторило.

— Михаил Иванович, — отозвался Баранников, подводя озирающегося Орлика. — Он, Терентий Палыч, на квартире ночевал… Еще просил меня лампу наладить вечером, а потом читал долго…

— На квартире! Беда, Коля! — И, не слушая Баранникова, я схватил оружие и бросился в сторону нашей квартиры.

Баранников побежал за мной. Орлик боязливо упирался и тянул повод, отфыркиваясь от смрадного чада, который полз навстречу нам из разбитого поселка.

Пробежав сотню шагов, я остановился на опушке, пораженный тем, что увидел. Все сосны, высившиеся вдоль улицы, стояли без вершин, подобно частоколу. Соседний с нашим дом был сорван с каменного фундамента и стоял поперек дороги, зияя провалами выбитых окон. В стороне от дома лежала с распущенными длинными волосами молодая женщина, а возле нее мальчик лет семи.

На месте поселка дымились развалины.

Дом, в котором жили я и Дегтярев, остался невредим. Уцелели даже стекла. Наша комната была пуста. На стене — шинель Дегтярева, в углу — заправленная койка. Я решил, что Дегтярев ушел отсюда еще до налета.

— Товарищ комиссар! Товарищ Дегтярев! Терентий Павлович, где вы? Мы вас ищем! — кричали мои товарищи. Дегтярев не отзывался. Анисименко, политрук Бродский, Баранников и Коршок занялись осмотром дома и улицы.