Михаил Наумов - Хинельские походы

Еще зимой, во время боев с эсэсовцами, отряд Хохлова захватил на этой дороге двух долговязых блондинов, на рукавах их шинелей были приделаны металлические черепа и скрещенные кости. Хохлов прикончил блондинов и оставил их тут же, на развилке. С той поры они задубели, обратились в мумии, коричневые, с золотыми коронками на зубах.

От котловины виднелись желтые песчаные бугры лесной выработки, поросшие цепким орешником. За буграми виднелись высокие сосны массива, подступающие к лесокомбинату. Наутро предстояло пройти эти места, ставшие теперь для нас опасными.

Голодно и уныло было на этой стоянке. Партизаны с хода валились спать, не разжигая костров и не ужиная. Я тоже прилег на груду хвороста, сквозь косматое сплетение голых ветвей мне виден был рог полумесяца.

Ночью меня разбудил Гусаков. Еще сквозь сон я слышал невнятный голос, твердивший что-то о Митрофанове.

— Ну и где же он был? — спросил я, всё еще не освободившись от сна.

— Да не он, а его жинка, Елена. Вы же ее знаете, — шептал Гусаков.

— Ну знаю, и что с того?

— Так я и кажу: вона задержана хлопцами на дороге… Там, у этих двух нимцев с золотыми клыками.

— У двух мертвецов? Что ты, Петро, как она туда попала? Ведь ее при отряде, кажись, не было!

— Так в том же и дело, товарищ капитан, — таинственно шептал Гусаков. — Как с ней быть?

— Сюда не веди. Надо разобраться. А этих, демьяновских, не видно?

— Да что там! Она каже, одного нимцы злапалы, один утик до Демьяновки, а Митрофанов, каже, в лиси ховаеться, раненый будто бы. Все это мутно дуже, — шептал Петро.

Я надел плащ и в полном мраке, держась за руку Гусакова, последовал за ним к заставе, взбираясь по крутому скату наверх. Застава находилась на углу дубовой рощи, вблизи «развилки двух мертвецов». Никто из бойцов не спал, не курил, переговаривались шепотом, передвигались бесшумно.

Застава, по-видимому, жила воспоминаниями о двух мертвецах и ночными страхами. Казалось диким, что партизаны стали бояться ночи… Но неудачи последних двух суток натянули нервы, породили в какой-то степени и суеверие.

Я увидел Елену на поляне. Она одиноко сидела на пеньке. Слабый луч полумесяца чуть освещал ее покрытую клеенчатым дождевиком фигуру. Увидев меня, она встала и, заломив руки, шагнула навстречу.

— Боже мой, как я несчастна, товарищ капитан, — горячим шепотом произнесла она. — Я исходила весь лес в поисках моего Сени…

— Погодите, как вы сюда попали? — спросил я.

— Как? Неужели вы думаете, что я могу быть дома, когда он в опасности? Я уже два дня блуждаю по лесу… Кругом ни души, я не знаю ни дорог, ни местности… Умираю от страха… Я устала и голодна.

— Странно, — сказал я. — Кругом каратели, они ловят в лесу женщин и детей, расстреливают их, а вы ходите одна, ночью…

Елена закрыла глаза платком и, всхлипывая, произнесла:

— Я прошу вас уделить мне несколько минут… Без посторонних…

— Петро, — позвал я Гусакова. — Позови Нину, пусть обыщет Елену Павловну.

Гусаков послал за Белецкой, и вскоре в котловине при свете фонаря подозрительная подруга Митрофанова была тщательно обыскана.

Прежде всего в складках ее платья был нащупан пистолет. В потайных карманах нашли несколько занимательных предметов: скомканную бумажку и небольшую, с наперсток, стеклянную ампулу с серебристым порошком, напоминавшим по внешнему виду стрихнин.

Бумажка, когда я расправил ее, оказалась частью топографической немецкой карты, — той именно ее частью, на которой, зеленым по белому, изображен был Хинельский лес, В середине его я увидел помеченные крестиками два аккуратно обозначенных числа — 35 и 36.

Тридцать пятый и тридцать шестой лесные кварталы были самым глухим и труднопроходимым местом в центре Хинельского леса, здесь мы и кружились последние двое суток.

— Все ясно! Недостает только компаса! — сказал я той, что называла себя Еленой Павловной.

— Почему же недостает? Он есть! — нагло ответила она, решив, очевидно, играть ва-банк. Она сняла с левой руки часы, — оборотная сторона их представляла собою миниатюрный компас.

— Итак, пистолет, компас, план леса, стрихнин… Как у профессионала-диверсанта. Кто вас снабдил всем этим?

— Немцы…

— С какой целью?

— Хотела спасти его…

— Он у них?

— Да. Митрофанова схватили, а меня нашли в Демьяновке, увезли в штаб, показали его…

— И предложили спасти?

— Да.

— Какой ценой? Вам поручили кого-нибудь убрать? Кого?

— Мне тяжело говорить. Митрофанова они оставили заложником…

— Кого вы должны были убить? Отвечайте!

— Я бы никогда этого не сделала! Неужели вы не понимаете?

— Но от вас требовали?

— Да.

— Кого вам поручили убить?

— Фомича и… командование. Но, повторяю, я никогда на это не пошла бы… Я хотела спасти Сеню.

— Когда именно должны вы были убить нас?

— Срок не определен… Задача — войти в доверие… Так мне сказали… И я хотела их обмануть…

— А Митрофанов при этом искал бы с вами встречи в условных местах?

— Не знаю. Возможно. Он не дезертир, его схватили, когда он искал отставшую тачанку… О боже! — воскликнула она по-актерски.

— И для этого вас снабдили военной картой? И помогли сшить потайные кармашки?

— Не мучайте меня… Я сама хотела сказать вам обо всем этом, но по секрету от других…

— Спасти его, остаться самой в живых, погубить всех нас, — размышлял я вслух, — не слишком ли дорого цените вы Митрофанова? Говорите прямо: давно вы занимаетесь этой черной работой?

— Товарищ капитан, — обратился ко мне Гусаков. — Дело ясное! Я выведу ее в расход и — поставим точку.

Пленница заплакала.

Глядя на нее, я припомнил наше знакомство, последующие встречи. Почти каждое появление этой женщины приносило несчастье. Первый раз она была перед бомбежкой штаба капитана Гудзенко. Три дня назад, после ее исчезновения, началась бомбардировка лесокомбината, закончившаяся гибелью комиссара…

Я слегка оттянул затвор дамского браунинга, найденного при обыске.

Петро посветил фонарем: пистолет был заряжен на все патроны.

— Дарю тебе, Петро, эту игрушку… — сказал я, протягивая браунинг. — Из него не очень громко получается… Понял? И не более одного… Не следует тревожить наших.

Женщина бессильно опустила руки, закрыла глаза…

Через несколько минут со стороны «развилки двух мертвецов» прозвучал глухой выстрел…

— Ее стукнули! — кивая в сторону, заметил Коршок. — Как думаешь, чем провинилась? — спросил он у начальника караула Пузанова.

— Разве не ясно? — спросил тот в свою очередь. — Овчаркой фашистской оказалась… Другой бы и днем нас не отыскал, а она, вишь, среди ночи в лесу унюхала!

Необходимо было уйти отсюда до наступления рассвета. Я приказал караулу не говорить никому о том, что случилось. Отряд и без того лихорадили панические слухи.