Михаил Наумов - Хинельские походы

— Четырнадцать государств отразили! Вот это да! — восхищенно протянул Карманов. — Герои отцы наши были!

— А деды? А прадеды? Какой только нечисти не лезло на наши земли! — произнес кто-то.

— А чем теперь наше государство держаться будет без Донбасса, без Украины? — спросил подошедший Плехотин.

— Да, без Украины, пока что… — Анисименко пристально поглядел на Плехотина. Все ждали, что скажет комиссар на это. Фашистская пропаганда из кожи лезла, устно и печатно пророча о неизбежном поражении Советского Союза после того, как он лишился Донбасса, Криворожья, Украины.

— Что ж, товарищи, разберемся и в этом вопросе, — произнес Анисименко. — Кто из вас силен в географии? Нужно разъяснить Плехотину…

Анисименко умышленно не спешил с ответом, он хотел, чтобы сидящие у костра комсомольцы приняли участие в беседе, чтобы они учились искусству влиять на сознание тех, кто был слабее духом или познанием.

— Где у нас есть уголь, марганцевые рудники, цветные металлы, железо, алюминий? Где хлеб, скот, хлопок? — и по мере того как комиссар перечислял природные богатства СССР, комсомольцы Коршок, Карманов и Яковлев подсказывали:

— Урал… Казахстан… Сибирь… Кузбасс… Поволжье!

— Правильно, хлопцы! — сказал Анисименко. — Вы указали те места, где за годы пятилеток создана вторая угольная и металлургическая база — наша надежда, победа наша!.. И вот на эту базу эвакуированы все украинские заводы.

— Правда, хлопцы! Правда! Оно так и есть! Шостенские заводы куда-то не то на Урал, не то на Волгу выехали, — подтвердил один из собеседников.

Партизаны плотней сгрудились вокруг Анисименко, приготовились слушать, костер снова затрещал, осветил ладную фигуру комиссара, чисто выбритое лицо, темноватые стрелки бровей на прямом лбу, синие глаза, внимательные, чуть насмешливые. Завладев вниманием, Анисименко начал издалека:

— Еще на другой день после гражданской… — сказал он, — Владимир Ильич говорил, что от войны мы всегда на волоске… Он предупреждал партию и народ об этом, хотя и не хотел войны, делал все, чтоб не допустить ее…

— Два десятка лет мы боролись за мир! В то же время разные араки, муссолини, чемберлены и черчилли, а с ними и американские миллиардеры делали нам пакости и всячески разжигали войну. Они вырастили бешеного пса Гитлера, вооружили его и науськали на нас.

— Но ведь американцы теперь за нас… — неуверенно и робко произнес Коршок.

— Я говорю об империалистах, миллиардерах, банкирах, Коля, — пояснил Анисименко, — а эта Америка всегда была против нас. Теперь они боятся, что Гитлер отберет у них рынки, они боятся, как бы германские фашисты не завладели миром… Понятно? Я вот у харьковчан был, слушал радиопередачи. По-русски из-за границы передавали. Так что вы думаете? Один американский сенатор, по имени Гарри Трумэн, такую подлость сказал: «Если, говорит, будут побеждать немцы, мы будем помогать России, а если начнет побеждать Россия, мы станем помогать Гитлеру, и пусть они убивают как можно больше…»

— Вот гадюка! — воскликнул Коршок. — Он еще в спину нам ударит вместо второго фронта!

— Относительно этого руки у них коротки, — спокойно продолжал Анисименко. — Господа империалисты сами ничего не могут сделать, им для этого миллионы солдат потребуются, — миллионы простых людей. Ну, а народу американскому, так же как и нам, не война, а мир нужен. И тут ты прав, Коля, — простые американцы за нас! Народ всегда за народ!

Анисименко подумал с минутку и добавил:

— Но суть вопроса не только в России, хлопцы. Вы слыхали, конечно, о странах, где народы под игом колониализма и тоже следуют нашему примеру. Борются за свободу… Их такая сила, что не миллионами, а миллиардами этих угнетенных людей считать надо, и уж они-то, ой, не помощники империалистам-разбойникам, а верные им могильщики будут!..

Поздно ночью я возвращался в свой зеленый шалаш, было тихо, В расположении хозчасти метался в жару Хритин. Возле него сидели Нина и Аня. Они меняли больному компрессы.

— Вливание бы ему сделать, — говорила Нина, — да ни шприца, ни камфоры нет.

— Чем же вы лечите? — спросил я девчат.

— Примочки, компрессы, слова утешения… Мы сидим на его повозке посменно.

Заметив меня, подошел санинструктор Цивилев — единственный медик в отряде.

— Марганцовка и несколько ампул с йодом — вот вся моя аптека, — сказал он. — Нужно поискать, товарищ капитан, у противника. Больницу захватить, что ли?

— Нужно раздобыть, — согласился я. — Очень нужно.

«Раздобыть — вот то слово, которое всегда на языке у партизанского командира. Медикаменты и инструменты, перевязочный материал, обувь и обмундирование, вооружение и боеприпасы, продовольствие и снаряжение, топографические карты, транспорт — без этого невозможно ни воевать, ни существовать отряду. Все эти предметы снабжения и обеспечения — суть забот армейского интендантства, и войсковой командир не выпрашивает их, а законно требует. Не то у партизан — они сами должны добыть всё необходимое. Лечение раненых и больных, уход за ними в условиях партизанской войны являются самым трудным делом.

Пожелав доброй ночи девушкам, я ушел в свой шалаш, раздумывая над тем, сколь тяжелы обязанности партизанского командира. Вскоре потянуло ко сну. И я разделся в наскоро сооружением шалаше и уснул.

Но тревожен и чуток сон партизана в лесу. Чувство самосохранения, не дремлющее в нем и в дневные часы, особенно обострено при отдыхе ночью.

Мне припоминается случай, когда мы крепко спали в лесу, а кони стояли рядом и хрустко пережевывали корм, отфыркивались, звякали трензелями, били ногами, отгоняя оводов. Однако это абсолютно не нарушала нашего отдыха. Но вот что-то невнятно затрещало, и мы вскочили.

— Стреляют? — послышались встревоженные голоса. — Из пулемета бьют?

— Да что вы? Кругом спокойно, — отвечал недоумевающий часовой.

— А что урчало?

Часовой посмотрел на лошадей, улыбнулся.

— Так то в животе у коняки булькотнуло.

Как полет летучей мыши, изломан сон партизана в незнакомом лесу. Непроглядная тьма, неопределенные шорохи и таинственные звуки наполняют лес ночью…

Подточенный короедом и отяжелевший от влаги сук падает, задевая за сухие, омертвевшие ветви, и, потревоженные, они звенят, как струны цимбал.

Забилась, захлопала ночная птица, и неведомо — поймала ли добычу, сама ли попала в лапы хищников. Зеленоватыми угольками мерцают светлячки, и кажется, чьи-то пристальные глаза силятся сквозь тьму разглядеть укрывшегося в ней человека.

Кто-то дико, неистово захохотал, и чудится, — это смех великана. По всему лесу раздается отрывистое, зловещее «хе-хе-хе-эй!!!», и разбуженный человек невольно хватается за оружие, но потом, когда хохот вновь повторяется, он смешит и самого человека: «Филин, сдохнуть бы ему, лешему!..» Часовой швыряет в него ком земли. Слышны свистящие взмахи крыльев, «леший» удаляется. Вскоре его крик раздается где-то вдали — «кеге, ке-гей!..» Филин на время умолк, но вот кто-то осторожно крадется, приминая мох. Это какой-нибудь зверек отправился на охоту…