Михаил Наумов - Хинельские походы

День провели в глухой балке, не подавая признаков жизни. Затем снова пробирались по лесным тропам и к утру оказались на разъезде Неплюево. Дальше наш путь преграждало растянувшееся на пять километров болото, обходы которого стерегли еще со вчерашнего утра немцы: их гарнизоны стояли в Родионовке и Чуйкове, ожидая нашего появления.

Оставаться вблизи железной дороги было рискованно, и отряд пошел по болотистому берегу Ивотки.

Противник заметил наш маневр и открыл дальний пулеметный и минометный огонь из Чуйковки. Мины шлепались в разопревшее болото и разрывались в торфяном грунте, пули щелкали где-то вверху.

Мы ответили Чуйковке пулеметным огнем, и долина Ивотки наполнилась грохотом боя.

Палило солнце, дымилось рыжим паром болото. Партизаны, пробираясь по зыбким трясинам, вязли, проваливались в дренажных канавах, затянутых сверху нежно-зеленой порослью.

Из трех канав меня вытащили товарищи за руки. Зловонная грязь набилась за борта плаща, в карманы, заполнила рукава, полевую сумку, кобуру пистолета, тянула в бездонную жадно чавкающую топь. Не будь протянутых рук боевых друзей, гибель в таком месте — бесславный удел любого!

Захваченные у мадьяр лошади одна за другой утопали в болоте, другие падали от пуль. Я всегда остро переживал разлуку с конем — умным, безропотным другом человека. Своего рыжего венгерца я тащил через болото за повод, за гриву, всеми силами помогая ему выбираться из канав, едва только сам нащупывал более или менее устойчивую поверхность.

Чуя смертельную опасность, конь рвался из последних сил, то вытягиваясь свечой в канаве, то скользя по болоту на боку от одной до другой кочки. Наши пулеметы гремели над знойным болотом, как бы поощряя отчаянное рвенье, с каким партизаны и животные пробивались к хинельским лесным массивам.

В этом месте мы потеряли партизана Исаака Синдера. Он не решился перейти Чуйковское болото. Убоявшись густого ружейного и пулеметного огня, он вдруг повернул со своим конем назад и скрылся в лесу, и там, под Чуйковкой, стал легкой добычей полицейских. Славный, веселый парень, Исаак заполнял досуг партизан прибаутками, рождавшимися под аккомпанемент гитары.

С грустью вспоминали партизаны этого красивого парня, его веселые частушки, его наивность. Когда он поступал в отряд, я предупредил его.

— Слушай, Исаак, у нас бывают бои, трудные походы, каждый партизан обязан выполнять боевые задания… Война — страшное дело…

— Товарищ командир, — невозмутимо заверил тогда Исаак, — какой бой не бой, хоть в двенадцать часов ночи, а я буду брить… Абы ваша борода!..

Он стал парикмахером нашей группы, но так и не преодолел смертельного страха перед выстрелами.

Пройдя Чуйковские болота, мы вышли к селу Ломленка, что в пяти километрах от Хинельского лесокомбината. На берегу Ивотки запылали костры; партизаны умылись, выстирали одежду и белье. Крестьяне принесли нам из села молока, хлеба, пасечник накачал меду. Закипел в ведрах мясной суп. Изнурительный, опасный, полуголодный шестисуточный поход в Хинельские леса закончился. Мы снова были в Хинели.

Хинельский лес выглядел одичало: просеки и линии затянуло сумрачным осинником и бузиной, а там, где стояли домики лесников, расцвел колючий татарник — обитатель пустырей и развалин. Лесокомбинат, лесные дороги к которому позаросли травой и огромными мухоморами, представлял собою печальные руины, а на них зеленой рощей поднялись крапива и лебеда. Мрачно было там, где недавно разоружался наш отряд. Солнце едва пробивалось сквозь частый дубняк, и воздух здесь был, как в погребе, сырой и затхлый.

Мы ничего не нашли из нашей боевой техники, за исключением одного полкового миномета да 76-миллиметровой пушки, умело спрятанных в болоте. Противотанковую батарею, батальонные минометы, станковые пулеметы с боеприпасами захватила севская и глуховская жандармерия. Лошадей и седла забрали немцы. Полицаи выкопали из земли наши чемоданы, гармонии, баяны.

В Эсмани, в Ямполе, Марчихиной Буде, в Михайловском Хуторе стояли крупные немецкие отряды, охранявшие тыловые коммуникации осадной армии.

С фронта дошли до нас печальные вести. Пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, немцы бросили на нас все свои свободные резервы и прорвали наш фронт на юго-западном направлении. Танковые армии врага ринулись через Северный Донец за Дон, к Волге…

Оккупанты увозили молодежь на фашистскую каторгу, советский актив сгоняли в концлагери. Самолеты кружились над лесами, сбрасывая зажигательные бомбы и листовки.

В своих листовках для партизан генерал Нейман писал:

«Партизаны! Красноармейцы в партизанских районах!

Прекратите бесполезную борьбу. Вы окружены! Мы знаем, что многие из вас, лишь подчиняясь силе, находятся с партизанами.

В этом случае вам нечего опасаться, если вы перейдете к нам и сдадитесь.

Кто добровольно перейдет к нам, тому будут оказаны особые льготы и обеспечено хорошее обращение. Кто добровольно перейдет к нам и в плену будет себя хорошо вести, тот возвратится к своей семье. У вас нет больше времени для раздумывания.

Спасайте вашу жизнь!»

Обратная сторона листовки представляла собой стандартный пропуск. Он гласил:

«Предъявитель сего не желает бессмысленного кровопролития и добровольно переходит на сторону немцев. Он знает, что у немцев ждет его хорошее обращение и хорошее питание. Настоящий пропуск действителен для любого числа красноармейцев и партизан».

Другую листовку немецкое командование сбросило на Хинельский лес специально для нашего командного состава.

«Командиры Эсманского и Севского отрядов!

Раскроите глаза и взгляните на действительность так, как она есть!

Дальнейшее ваше сопротивление германскому командованию безрассудно и не может быть ничем оправдано.

По вашей вине гибнут люди, родные вам по крови, обманутые и загнанные вами в леса; страдают и гибнут семьи, оставленные в селах. Победоносное историческое движение германской армии вам не остановить. А поэтому, для сохранения вашей жизни и для спасения многих руководимых вами людей, германское командование предлагает вам прекратить дальнейший обман и явиться вместе со своими людьми в полном вооружении в распоряжение комендатуры Хутора Михайловского. Вам и людям вашим будет дарована жизнь. Срок для выхода из леса и явки в комендатуру дается 8 дней, то есть до 25 июля 1942 года. После чего будет поздно.

Подумайте и немедленно решайтесь».

В Глухове вновь прошло широкое совещание административного аппарата оккупантов. Были вызваны все бургомистры и сельские старосты. Комиссар Линдер готовился к уборке урожая. Он запретил выдавать крестьянам хлеб и потребовал опечатать все мельницы. Весь хлеб был объявлен собственностью «великой Германии» и подлежал уборке в кратчайший срок.