Михаил Наумов - Хинельские походы

Перебежав улицу, Инчин постучал в дверь. Из-за сарая показалась голова Хохлова, потом и сам он, улыбающийся, с узлом в руке.

— Беда да и только, дверей не отпирают, боятся! — сказал он. — Тут тоже полицай живет, — и он показал на избу, возле которой они стояли.

— Я отучу их бояться, — говорит Инчин. Он подходит к окну, стучит и просит: — Подойди, хозяйка, не бойся!

В окне показалась женщина.

— Давай три буханки, три горшка с молоком, яиц, сала, иначе — видишь? — Инчин показал гранату.

Перепуганная полицайша подает в окно хлеб, молоко, сало — в том порядке, как было сказано.

— Вылей молоко в ведро, — приказывает Инчин.

Хозяйка исполняет. Инчин берет продукты и вместе с Хохловым бежит за сарай.

— Каким путем уходить? Где они попрятались? — спрашивает Хохлов.

— Прямо пойдем, не заметят — уже темно, — отвечает Инчин.

Но предатель уже целится в партизан из-за укрытия. Гремит винтовочный выстрел. Из рук Хохлова падает сперва узел с продуктами, потом — винтовка; он отступает на три шага, расстегивает пояс с подсумком и тяжело опрокидывается на землю.

Инчин оставляет ведро и с самозарядкой наизготовку обегает сарай со двора. В это время полицай подошел к Хохлову, намереваясь обыскать его. Очередь из самозарядки — и полицай, выронив винтовку, опускается на колени. Из-за соседнего сарая выглянули еще два полицая, Инчин стреляет. Они бегут. Третьей очередью лейтенант добивает повисшего на заборе предателя, а сам торопится к своему другу.

— Жив? — спрашивает он, склонясь над ним.

Хохлов стонет, лицо его кривится от боли, он с трудом произносит:

— Не бросай меня…

Вдруг застучали два пулемета; трассирующие пули певуче пронеслись над крышей сарая. Закинув на спину винтовки Хохлова и полицая, Инчин поднимает раненого и несет его через огороды к лесу. Без умолку строчат пулеметы. Тяжело дыша, Инчин идет, с трудом переставляя ноги. На опушке леса он свистнул. Ему ответили двойным свистом.

— Ко мне, ребята! — кричит Инчин и через минуту передает раненого подбежавшим, а сам садится на землю и поникает головой.

— Наелись! — с болью произносит Панченко.

Они наскоро перевязывают Хохлова. Кровотечение не останавливается. В селе всё еще стреляют. Инчин и Родионов крадучись идут за оставленными на улице продуктами. Бойко пытается напоить Хохлова молоком. Раненый захлебывается, стонет.

— Ой… молоко… теперь уж отпился…

Сладив из веток носилки, положили на них Хохлова и понесли медленным, осторожным шагом. Хохлов часто просит пить. В полночь партизаны останавливаются в густом лесу на ночлег. Жаром пышет от Хохлова. В бреду он разговаривает с родными своими, наказывает им что-то, кричит и мечется.

Партизаны по очереди дежурят возле раненого, не в силах чем-либо помочь ему.

На рассвете Панченко говорит:

— Хлопцы, Хохлов помирает.

Скупая слеза поползла по небритым щекам Панченко. Он украдкой смахивает ее и долго смотрит на спокойное лицо друга, покрывающееся восковой желтизной. Штыком от немецкой винтовки партизаны поочередно копают могилу, а перед тем как опустить в нее мертвого друга, каждый поцеловал его в лоб. Панченко отвернулся и горько заплакал. Потом, спохватившись и словно прося извинения, сказал:

— Что это я…

Положили друга в яму, накрыли платком лицо, и посыпалась песчаная земля, мелко перемолотая руками боевых друзей…

Инчин дал передохнуть крохотному отряду только у железной дороги Знобь-Новгородская — Михайловский Хутор. Разостлали на земле карту, определили свое местоположение. Инчин сказал:

— Вот она — Пигаревка. Мадьярский гарнизон, полиция. Мы ее обойдем влево и заночуем в районе Лукашенкова, тут где-то должна быть речонка.

В середине ночи на севере показалось большое зарево. Вскоре такое же зарево заполыхало немного восточнее. Панченко разбудил Инчина. Проснулся и Бойко.

— Не иначе, как обе Гуты мадьяры запалили, — высказал предположение Инчин. — Выжигают подлесные села, сжимают кольцо блокады. Как ни заигрывали с населением, ничего не вышло. Вот и решили превратить в пустыню всю подлесную сторону.

Утром достигли Большой Березки. Здесь фашистские палачи совершили кровавое злодеяние: село сожгли, а жителей его всех поголовно расстреляли. Убирать трупы поручили полицаям; они побросали мертвецов в колодцы, погреба, открытые ямы.

Быстро прошли партизаны страшное место. Кругом ни души. За селом в кустах мелькнул одичавший кот.

Вконец измокшие, уставшие, партизаны перешли вброд речку Знобовку.

— Я бывал здесь в разведке, знаю эти места, — сказал Инчин. — Идем на хутор Ивотский!

Ивотский хутор встретил партизан приветливо. Разговорчивый старик и табачку дал, и медом угостил. Провожая, подробно растолковал, как идти.

— Идить оттак, прямо и прямо, выйдете на шлях. То вин и йде с Старой Гуты на Нову Гуту. Нехай вас, хлопцы, бог береже…

До самого вечера шлях Новая Гута — Старая Гута занимали мадьяры. Ранним утром партизаны пересекли шлях и вошли в лес возле Новой Гуты. Раскинувшись широким табором, в лесу спасалось население Новой Гуты, бежавшее от карателей. Смерти избежали, но что делать в лесу с малыми детьми, с немощными стариками? Спасаясь, не успели захватить с собою самого необходимого.

Партизан встретили как родных, накормили, дали на дорогу продуктов.

К исходу дня путники достигли хутора Ильинского и здесь нашли Фомича.

Распоров подкладку куртки, Бойко вынул оттуда узкие ленты с зашифрованными директивами ЦК КП(б)У. Он передал Фомичу, что Никита Сергеевич очень интересуется деятельностью коммунистов подполья и жизнью населения, а также военно-политической обстановкой в оккупированных районах Украины, что товарища Хрущева крайне беспокоит тяжелое положение сумских партизан, создавшееся в результате блокады Брянских лесов войсками противника, и что партизанам в ближайшее время будет оказана серьезная помощь.

Инчин передал Фомичу наше девятое донесение.

Утром 28 июля над Хинельским лесом появился «Фокке-Вульф» — самолет «рама». Покружив на большой высоте, самолет выбросил из обоих своих фюзеляжей серебристое облако и сразу же удалился.

— Почта, хлопцы! Воздушная почта! — объявил Сачко, следивший в бинокль за самолетом, — Готовьтесь письма диплом этические читать! Ультиматум от самого Гитлера!

Между тем серебристое облако раздвинулось, обложило весь массив Хинельского леса и уже невооруженным глазом было видно, как, трепеща и кружась в воздухе, спускались на землю тысячи бумажных листочков.

Это были фашистские листовки. Противник хотел поразить наше воображение «знанием» быта советских людей, но все труды его оказались напрасными.