Михаил Наумов - Хинельские походы

Анисименко махнул рукой, как бы отметая этим жестом прежнюю свою неопытность. Мы добродушно расхохотались.

— Школа, товарищ парторг, хорошая школа для всех нас эти Хинельские походы! — воодушевленно продолжал Анисименко. — Больше чем школа, товарищи. Для меня Хинельские походы — академия. Будто три жизни прожито мною за один этот минувший год!

— Выходит, товарищ капитан, девяносто лет теперь вам считать надо, — рассмеялся Лесненко.

А я совершенно серьезно ответил ему русской пословицей:

— Не тот, други мои, живет больше, кто живет дольше!.. Умудряют же солдата не годы, а боевые походы…

— Но помню я и другое, — Анисименко пристально и тепло поглядел на меня своими глубокими синими глазами: — помню, как в первый час нашего знакомства хорошо вы сказали, товарищ капитан: «А батальоны, думаю, организуем сами…»

Анисименко взял меня под руку. Мы не спеша спустились с бугра, перешли через греблю, дважды обагренную своей и вражьей кровью, остановились на Барановской улице.

Барановка ликовала… Кожухи, самовары, подушки, рушники — все, что было унесено карателями, возвратилось на свое место.

Партизаны сбрасывали с трофейных возов на зеленую улицу домашний скарб жителей.

Автоматчики, держа свое оружие на груди, с важностью расхаживали по улицам Барановки и Фотевижа, показывая людям автоматы — подарки, полученные три дня назад из Москвы, от самого Ворошилова!

— Где ты такую новую штуку добыл? — спросил старик Коршка.

— Москва прислала, — с гордостью ответил Коршок деду.

Старик склонил седую голову над автоматом, разбирая вычеканенный на металле год изготовления: «Тысяча девятьсот сорок второй», и наставительно сказал:

— Ну, коль Москва, так знай, хлопчина, против кого пользовать будешь этот подарок!

Отпраздновав победу над карателями, отряд на следующее утро покинул Хинель. С нами уходили партизаны-хомутовцы. Они уводили с собой стариков-родителей, детей и жен, бежавших из своих сел от карателей.

К вечеру следующего дня мы подошли к селу Дорошовка. Неплюевские леса окончились. Предстоял переход по́ля и фронта осадной армии. В ожидании ночи отряд расположился на опушке дубовой рощи.

Инчин развернул карту.

— Налево — Новгород-Северский, направо — Севск, а между ними мы, — сказал он. — Какие памятные места!..

Подумав, Инчин продекламировал:

— Продолжай, — прилично, и даже очень кстати, — заметил я.

— Всего «Слова» не помню, — ответил Инчин.

— Читай, что помнишь, — сказал Анисименко.

— Так то ж про наши места написано! — обрадованно воскликнул Петро. — Кто написал?

— Еще, лейтенант, еще об Игоре, — просили лежавшие на лужайке артиллеристы.

— Спой арию Игоря!

Но Инчин, подчеркнув синим карандашом опорные пункты противника на карте, декламировал уже другое:

— И того меньше, — поправляли Инчина артиллеристы, — втрое меньше!

— Пушкиным сказано — пятнадцать сотен, — пояснил он артиллеристам.

— Где? В каком месте сказано, лейтенант?

— В Хинельском лесу!

— Смеешься! Над Пушкиным нельзя смеяться!

— Ну вот еще, смеяться! Так и сказано у него: «В лесу под Севском»; не веришь, — прочти драму о Годунове, там словами ляха и такое говорится: «Когда б ты был при сабле, дерзкий пленник, то я тебя, — Инчин потряс плеткой, — вот этим бы смирил!»

— И вовсе не этим, а саблей угрожал лях русскому, — уточнил Ромашкин.

— Наш брат русак без сабли обойдется: не хочешь ли вот этого? — Инчин поднял над головой кукиш.

Все захохотали.

— Напичкан ты, брат, классиками от макушки до пяток, — серьезно заметил Бродский Инчину. — Филологический окончил, наверное.

— Физико-математический. Готовился быть деканом, а стал, как видишь, партизаном…

От Дорошовки мы двинулись строго на север.

В головном охранении отряда шел со своей ротой Сачко.

Сухая прохладная погода и долгая ночь, ровный песчаный грунт под ногами — все это способствовало выполнению нашей задачи, и тридцатикилометровый марш до станции Победа на этот раз не казался трудным.

Еще затемно, когда нас коснулось влажное дыхание реки и колонна приближалась к станции Победа — единственному месту прохода мимо опорных пунктов противника, — вдруг началась артиллерийская стрельба.

Мы оказались в зоне осадной армии. Стреляли окопавшиеся в селах Красичке и Жихове гарнизоны противника.

В первую минуту мне показалось, что артогнем накрыт наш передовой отряд. Но Сачко ничего тревожного не сообщал, канонада продолжала греметь, гулко раскатываясь по лесу, и казалось, что это стреляют по всему фронту осадной армии.

Я отвел колонну с полотна железной дороги в лес и направился к передовому отряду.

Сачко лежал в голове своей колонны, возле обрушенного в речонку моста.

— Что тут? — спросил я его и вдруг поскользнулся. Кусок разорванной фермы покатился вниз, гремя о камни. Из-за речки, от станции Победа понеслись к нам сверкающие трассы.

— Станкач, — шепнул Сачко и пригнул меня к полотну дороги, — ложитесь!

Пулемет выпустил несколько очередей и, не получив ответа, замолчал.

— От чертяка им в бо́ки! — выругался Сачко. — Справа батарея, слева батарея, а впереди засаду выставили. Куда подаваться?

Подаваться, действительно, некуда было. Проход между селами Красичка и Жихово не превышал и трех километров. Ломиться куда-либо в сторону от станции — означало неминуемое столкновение с укрепившимся гарнизоном, что никак не входило в наши планы.

— Придется прорываться атакой, — ответил я командиру роты. — А пока что не мешало бы захватить «языка». Надо разобраться в обстановке.

Через несколько минут трое лазутчиков во главе с Колосовым пошли за «языком». Пользуясь темнотой и туманом, они направились в обход и, перейдя вброд речку и болотистый луг, подползли к пулеметному гнезду. Здесь лазутчики услыхали приглушенные голоса: разговаривали по-русски.

— Так и есть: от песка заедает. Говорил тебе, не труси песком над пулеметом.

— Да я не трусил! — оправдывался другой голос. — Только перекос устранил, для того и крышку короба поднимал.

— Перекос, перекос! Вечно у тебя перекосы, Дремать на посту не надо, вот что!

— Полицаи! — шепнул своим спутникам Колосов. — Продвинемся еще немного.

Лазутчики поползли во фланг пулемету. Чистый песчаный грунт, насыпанный когда-то для строительства служебных путей станции, благоприятствовал передвижению. Прошло несколько томительных минут. Хотя солнце должно было вот-вот взойти, над станцией еще стоял густой туман. У пулемета продолжалась какая-то возня.