Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

Больше мы не встречались с тетей Ольгой, но в 1949 году, после двух войн и революции, Злата, Женя и я встретились на вокзале Гар дю Нор в Париже. После второй мировой войны я связалась с моими кузинами в Финляндии и узнала, что Женя, теперь уже замужняя, живет в Париже, в большой семье русских эмигрантов, а Злата живет с ней.

Мой муж, два моих сына и я по дороге в Шотландию после отпуска, проведенного в Швейцарии, решили встретиться с кузинами в Париже. Договорились, что будем узнавать друг друга по одежде: наши сыновья наденут шотландские юбки, а у Златы и Жени будут белые бутоньерки. Однако мои двоюродные сестры забыли про бутоньерки, но я, мчавшаяся впереди сыновей и мужа, нисколько не сомневалась. Ведомая каким-то чутьем, я сразу узнала их среди множества людей. Мы счастливо провели нашу встречу и затем часто навещали друг друга, пока Злата не умерла в Финляндии, а Женя в Париже. Женя стала мне самой близкой подругой и последним связующим звеном с моим далеким прошлым.

В последнее перед революцией лето в Архангельске находилось несколько кораблей союзников. У себя в доме мы принимали многих офицеров, а для молодых моряков корабля «Шампань» наш дом стал вторым домом. У нас довольно свободно говорили по-французски, особенно отец, и это очень нравилось морякам, ведь они были так далеко от дома.

В ответ на наше гостеприимство маму и других членов нашей семьи однажды пригласили на борт корабля на званый обед. Меня, к моему огорчению, с собой не взяли, поэтому на следующее утро, слушая восторженные рассказы о том, как весело было на корабле, я сделала вид, что ничуть не завидую. Только Володя вернулся с корабля не в духе. Он был раздражен тем, что один из офицеров открыто флиртовал с Милицей в самой изящной французской манере. По возвращении домой последовала небольшая ссора, в ходе которой Милица заметила с присущим ей нежным очарованием, что она не виновата в том, что нравится другим мужчинам.

Их брак оказался коротким. После развода она вышла замуж за финского консула по фамилии Лаурисон. Некоторое время они жили в Германии, потом — в России, и Милица могла бывать в Архангельске, который к тому времени был закрыт для туристов. Таким образом она имела возможность передавать оставшимся членам семьи новости о родственниках, оказавшихся за рубежом.

Однажды за столом Сережа, только что приехавший на каникулы, вдруг объявил непререкаемым тоном, что он бросает университет и собирается идти в армию в надежде, что скоро попадет на фронт. Россия, сказал он, для него дороже, чем собственная карьера и даже жизнь. Будучи идеалистом, Сережа хотел пойти рядовым, чтобы делить с солдатами трудности войны. Когда он закончил свое заявление, все молчали. Никто не решился переубеждать его. И действительно, вскоре Сережа уехал на предварительную подготовку в мобилизационный центр.

В кухне произошли изменения. Дуня, много лет служившая у нас кухаркой, теперь часто болела и решила уехать в деревню. Ее сменила бойкая маленькая вдова по имени Еничка. Она была уже не первой молодости, имела взрослую дочь и внучку моего возраста по имени Лидка, которая, навещая бабушку, приходила наверх поиграть со мной. К сожалению, у нее была неприятная привычка красть мелкие вещички, которые ей нравились. Поэтому Еничке приходилось проверять внучкины карманы, прежде чем Лидка шла домой.

Для Гермоши тоже наступило утро, когда он отправился вместе с Юрой в Ломоносовскую гимназию — в черном мундире гимназиста, кожаный ремень с пряжкой, серая шинель и фуражка военного образца. В памяти сохранилась такая картина: маленький мальчик в тяжелом пальто гордо шагает, изо всех сил стараясь не отставать от высокого дяди.

Ранней зимой нас удивило появление у ворот незнакомого солдата. Оказалось, что это муж Ириши, демобилизованный из армии. Вахонин, так его звали, был ранен в руку и потерял два пальца. Ириша, которая все еще жила с маленьким сыном в сторожке, была вне себя от радости. У них снова началась семейная жизнь.

Как-то вечером Вахонин зашел к отцу, который хотел узнать из первых рук, что происходит на фронте. Бывший фронтовик с горечью говорил о взяточничестве и коррупции в армии, о нехватке провианта, а самое главное — бессмысленных человеческих жертвах. Среди солдат ходили слухи, что «немка» дурно влияет на царя через Распутина, страшного монаха. Ее они винили во всех неудачах и бедах. Слова лились с уст Вахонина злым потоком.

— Зачастую мы воюем голыми руками, — говорил он. — Счастье, если тебе достается ружье погибшего товарища.

И он рассказал, как его части было приказано наступать и занять какую-то позицию. После страшного боя они взяли ее, потеряв очень много солдат, и затем удерживали, ожидая помощи и боеприпасов, но ничего не дождались и были вынуждены отступить. Лишь горстка людей добралась до своих окопов.

— Я даже рад, что лишился пальцев. Я сыт по горло. Запах смерти, гниющие заживо тела, мухи, черви — ради чего все это? Все зазря, Герман Александрович, все зазря — Россия кончена.

Никто не сомневался в правдивости страстного рассказа Вахонина, слухи такого рода уже давно доходили до Архангельска. Но, несмотря на его едва зажившие раны, потерянные пальцы, опустошенное лицо, было в нем что-то такое, что настораживало нас. Открыто поговаривали, что он сам себя ранил.

Вахонин поселился в сторожке, в уютном домике с бесплатным отоплением и светом (бабушка, конечно, никогда не смогла бы выставить раненого солдата с женой и ребенком, когда им некуда идти). И все бы хорошо, если бы не Николай. Он уже некоторое время ухаживал за Глашей, надеялся жениться на ней и жить в сторожке, которая всегда предназначалась для кучера. Николаю не нравилось соседствовать с Василием, он его раздражал, а так как была зима, у Николая в комнате еще и куры эти бродили под ногами. Он нашел работу на лесопилке и ушел от нас.

Николая заменил молодой добродушный гигант по имени Арсений. В отличие от своего молчаливого предшественника Арсений всегда готов был посмеяться, ввернуть грубоватую шуточку, выполнить любую работу, не входящую в его обязанности: починить сани или приделать новое крепление на мои лыжи. У нас он был очень популярен, но особую привлекательность Арсений имел в глазах нашей кухарки Енички. Смысл этого явления был для меня пока еще тайной за семью печатями.

Еничка, которая годилась Арсению в матери, была охвачена последней в своей жизни страстью, расцветшей подобно подснежнику зимой. Для Арсения у нее всегда был припрятан кусочек чего-нибудь вкусного от собственного обеда или украденный из кладовой. Зачем отказываться от угощения, если это так радует Еничку? Не радовалась Арсению только Глаша. Ей приходилось делить комнату с Еничкой, и его вторжения ее возмущали.