Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

В одном из концертов, организованном для сбора средств, принимали участие гимназисты и гимназистки. Одетые в национальные костюмы, мы стояли группками по всей сцене. Когда поднялся занавес, «старая матушка Русь» в обличье злой бабы Яги медленно провалилась под пол на сцене, а по мере того как она исчезала, через какое-то хитрое приспособление появлялась молодая красавица, одетая в красный сарафан. У молодой новой России, к сожалению, случились какие-то трудности при пролезании через люк с большим красным флагом. Но как только над сценой появилась ее хорошенькая головка, мы грянули «Марсельезу» на русском языке.

Потом последовали разные кнцертные номера. Я тоже участвовала в одном из них. Это был танец-шутка с пением. Девочки, взявшись за руки, стоят перед шеренгой мальчиков. Потом девочки наступают, поддразнивая мальчиков, затем отходят назад, а мальчики преследуют их. Энергичный и веселый танец в сопровождении оркестра балалаек, к сожалению, был слегка омрачен тем, что моя нижняя юбка расстегнулась и вылезла из-под сарафана. Это вызвало у зрителей непристойное веселье, а у мамы — беспомощное отчаяние. Ей пришлось наблюдать, как ее дочь носится туда-сюда по сцене в полном самозабвении, а юбка болтается у нее меж ног.

В конце спектакля все участники вышли на сцену под овацию присутствующих. Снова исполнили «Марсельезу» — с тем же воодушевлением три года назад пели национальный гимн «Боже, царя храни», а моя юная тетя Марга стояла, блистая, в национальном костюме Древней Руси, окруженная союзницами.

День за днем Россия, как корабль без руля, неслась к катастрофе. Ораторское искусство Керенского не могло вдохновить войска на продолжение войны. Солдаты расстреливали офицеров, дезертировали, грабили поместья и убивали владельцев. Эти ужасы пока не дошли до наших краев, и все наши мысли были заняты в основном насущными проблемами.

Отсутствие самых необходимых вещей стало необычайно острым. На рынке крестьяне еще продавали, хоть и дорого, молоко и масло, но не хватало муки, мяса, сахара, чая и даже мыла. Наша семья была удачливее других, потому что у нас были овцы, и проблемы с мясом не было. Мы даже могли помогать друзьям. Однако и нас ждал неприятный удар: умер наш баран. Привезти ему замену из Шотландии из-за войны было невозможно. Никто в семье, да и в округе, ничего не знал об овцеводстве, потому что здесь разводили только молочных животных. Пришел на помощь Митька Шалый: «Вам нужен баран? Будет!».

Баран действительно появился. Он был огромный, гладкошерстный, с необычной головой и длинными хлопающими ушами. Овечки от него в ужасе разбежались. Презираемый и отвергнутый, он тем не менее брел за ними следом на любимое местечко у реки. Однажды, сочтя притязания барана более чем утомительными, они попросту столкнули его за валуны в реку. Вот и весь сказ. Глупые овцы дорого заплатили за свою хитрость. Одну за другой их зарезали, и какое-то время баранина была у нас в избытке.

Летом между двумя революциями бабушка решила ненадолго съездить в Холмогоры, лежащие примерно в тридцати верстах вверх по реке. Холмогоры известны как молочный край нашего Севера благодаря знаменитой породе коров, впервые завезенных из Голландии Петром Великим. Бабушка считала, что свежее молоко и масло пойдут мне и Гермоше на пользу, и взяла нас с собой. В Холмогорах жила Сережина кормилица Вера. Было решено, что Гермоша и я сначала поживем у нее, а затем — у бабушки, которая устроится в монастырской гостинице.

Вера, в молодые свои годы потеряв ребенка, пошла кормилицей к Сереже. Они с мужем копили все, что зарабатывали. Они купили солидный двухэтажный дом и на первом этаже открыли трактир. Весь низ занимали огромная кухня и одна большая комната, где на буфетной стойке стояли всегда кипящий самовар и подносы с Вериными ватрушками, пирожками с грибами, рублеными яйцами и капустой, прикрытые чистым холстом. В начале войны Верин муж, умный малый, предвидя дефицит продуктов, купил много товару, особенно сахару, чая и муки. Так что у них можно было выпить стакан чая с маленькой толикой варенья, его Вера сама варила из диких ягод — роскошь, о которой в Архангельске почти забыли. Тут же стояли бочки с квасом. На столах всегда были тарелки с подсоленными черными сухариками. Верина дочка Шура готовила их ежедневно. Мне нравилось помогать ей нарезать хлеб на маленькие кубики, которые затем сушили в духовке и подсаливали. Похрустывая этими солеными кубиками, посетители быстро начинали испытывать жажду и выпивали квасу больше обычного, от чего, в свою очередь, росла выручка.

Несколько дней мы с бабушкой провели в гостинице при монастыре. Успенский монастырь был очень оживленным местом. Все работы: уход за скотом, труд на полях — выполняли монахини. Номера были безукоризненно чисты, их скребли и мыли каждый день. Мы устроились в просторной и удобной комнате.

На стол накрывали в трапезной, куда допускали только женщин и девочек. Мужчинам и мальчикам еду носили в гостиницу, где Гермоша обедал в мужской компании гостей.

В трапезной стояли длинные столы, вдоль них — скамейки. В центре трапезной, стоя за пюпитром, монахиня читала отрывки из Библии в течение всей трапезы. На первое подали, я помню, жирную уху. В ней плавали кусочки рыбы и картофеля. Я бы получала от еды большее удовольствие, если бы не пришлось есть втроем-вчетвером из одной миски. Я ничего не имела против своей ближайшей соседки, хорошенькой молодой монахини, но напротив меня сидела странница, которая пускала слюни и громко чавкала, вытаскивая из миски лучшие куски. На второе подали две миски: в одной — гречневая каша с небольшой ямкой в центре, где таяло масло, в другой — свежее жирное молоко. Опять пришлось есть из одной миски. Хоть я и любила гречневую кашу, но сейчас решила, что такое угощение не для меня, и быстро положила ложку. С того дня я ела с Гермошей и другими мальчиками. Бабушка, будучи глубоко религиозным человеком, преодолела отвращение и продолжала посещать трапезную. «Все мы божьи дети», — укоряла она меня, но это утверждение мне было так же трудно «проглотить», как кашу в трапезной.

Однажды нас пригласила к чаю добрая настоятельница. В залитой солнцем комнате стол был накрыт вышитой льняной скатертью и буквально ломился от всяких вкусных вещей, пирожков и вазочек с земляникой и сливками. Хозяйка деликатно, но настойчиво просила нас попробовать всего, пока мы не наелись до отвала.

Был праздник святого Успения. Придя на утреннюю службу, мы увидели, что из-за большого скопления народа в церкви не протолкнуться. К стене прислонилась маленькая высохшая старушка. На клобуке и черном одеянии ее, покрывавшем сухое тело, были вышиты черепа и скрещенные кости. Это была черная монахиня, одна их тех, кто полностью посвятили себя Богу. Жила она где-то в глубине монастыря, молилась день напролет, спала в гробу и питалась только хлебом и водой. Ее морщинистое, пергаментное лицо, полуприкрытое клобуком, уже было отмечено печатью смерти. Люди подходили к ней за благословением. Ее похожая на птичью лапку рука осеняла их крестом. Делала она это механически, не поднимая головы.