Наталья Громова - Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Ольга откровенно сделала сюжетом поэмы свою судьбу, где две истории, две любви с трудом уживались рядом. Всякий раз ее живые чувства к Макогоненко сталкивались с живой памятью о Николае Молчанове, и здравствующему герою поэмы – Юрию Макогоненко – в жизни с Ольгой было непросто. Он бы и хотел все забыть и начать жить с ней в настоящем, а не во времени ее поэм и блокадного Ленинграда, но ей-то как было отринуть свое прошлое? Оно питало все ее творчество. Не случайно эпиграфом к поэме Ольга выбирает слова из 136-го псалма Давида: "Аще забуду тебя, Иерусалиме…" и "Умри – и встань!" Гёте. Как ей было забыть, начать все сначала? Перед ней как наяву стояли ее умершие дети, арестованные друзья, тюрьма, погибший Николай, блокада… Попытка обустроить новую жизнь, новый быт, родить общего с Макогоненко ребенка – да, все это было, и тем не менее Молчанов, как огромная светлая тень, входил в их дом и продолжал быть с нею.

Но идея личного спасения через соединение с другим мужчиной, когда твой муж только что ушел из жизни, делала содержание поэмы с точки зрения советской морали нравственно уязвимой. Теперь, после войны, тема верности погибшим – отцам, мужьям, братьям – звучала все более настойчиво и в кино, и на сцене театра и в литературе. И как только это стало возможным, недоброжелательные критики набросились на Ольгу.

"И вот вне всякой связи с постановлением [104] Имеется в виду постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» от 14 августа 1946 г. , – писала она в дневнике через год после выхода поэмы, – появился в одной ленинградской газете огромный подвал, где в разнузданно-хамских тонах опорочивались мои блокадные стихи и в особенности поэма "Твой путь". Писалось текстуально следующее: "В этом произведении рассказывается о том, как женщина, потеряв горячо любимого мужа, тотчас благополучно выходит за другого. Эта пошлая история не имеет ничего общего с героической победой Ленинграда"".

Когда поэма уже вышла, Ольга, перечитывая свой военный дневник, записывает: "Где-то затерялся день, когда однажды Коля немыслимо нежным голосом уговаривал, молил меня: "Оленька, уедем, солнышко, Псоич, уедем…" Я сидела рядом с ним на кровати, положив ему голову на грудь, и сказала только: "Ладно, уедем".

Как он собирался, как складывал все в мешки, сшитые им же крупными, черными стежками. Он чувствовал, что гибель подходит к нему. А у меня это только до ума доходило, а до сердца – нет. Черствое и легкомысленное оно было.

И неверным он выглядит из этих записок. Да, он и жалок был, и оголодал дико, но в то же время – сколько доброты и кротости в нем было, и весь он жил мыслью – спасти меня, увезти. Ведь он и от Юры хотел меня увезти – я знаю, я и тогда догадывалась об этом.

Господи, только бы не забыть ничего.

Пусть мучит его лицо, его облик весь, пусть совесть терзает все так же жгуче, – как посейчас, только бы не забыть ничего.

Добрый мой, прекрасный, мука моя пожизненная и отрада, – не уходи из меня.

ЛЮБОВЬ МОЯ,

ВЕЧНАЯ КАЗНЬ МОЯ,

ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ МОЯ".

Весть о смерти Николая Молчанова долетела до Ташкента, где жила в эвакуации Анна Ахматова, в начале 1942 года. В плотном мире эвакуированных жадно ловили каждое известие "из России". О блокаде сведения доходили скупо, авторам писем приходилось прибегать к эвфемизмам, но факты смерти близких и знакомых все-таки становились известны.

В блокадном Ленинграде у Ахматовой остался близкий ей человек, Владимир Гаршин, которого она называла своим мужем.

Ахматова написала Марии Берггольц, надеясь через Ольгу узнать о его судьбе.

2 апреля 1942. Ташкент

Дорогая моя, напишите мне, где Оля.

Я узнала, что муж ее умер. Эта весть поразила меня. Помню его полным мужества, решимости и доброты. Страшно думать об Оле.

Правда ли, что Вы были в моем родном городе?

Если Вы знаете что-нибудь о судьбе Владимира Георгиевича Гаршина, не скрывайте от меня. Я готова ко всему.

Оля обещала писать мне о нем, я получила от нее одно письмо (от ноября), но это было очень давно.

Крепко целую Вас и шлю приветы Вашим друзьям, которые были так добры ко мне. Как Вы живете?

Ваша Ахматова.

Мой адрес: Ташкент, ул. Карла Маркса, 7. Общежитие писателей.

Гаршин действительно несколько раз заходил к Ольге и Николаю в ноябрьские дни 1941 года, когда они хотели уехать из блокадного города. Ольга угощала Гаршина добытым с трудом вареньем и с замиранием сердца смотрела, как пустеет банка, но не решалась его остановить.

Уже после полного снятия блокады Ольга получила письмо от Ахматовой, которая еще оставалась в Ташкенте:

Милая моя Оля! Благодарю Вас за письмо, – которое я получила и за те, которые Вы мысленно писали мне; поверьте, что ни одно из них не осталось без ответа. Дружеский голос из Ленинграда – это большая радость. Спасибо и за Леву. Вы уже знаете, что я, наконец, получила письмо от Левы. Он здоров и ищет железо в неисхоженной сибирской тайге. Я предполагаю в апреле выехать в Москву, а там видно будет. Книгу Вашу я получила, о чем в свое время телеграфировала Вам. Я рада, что эта книга вышла. Это замечательный документ эпохи. Более подробно поговорим о книге при встрече. Если бы Вы знали, как мне хочется в Россию – "К березам и грибам", как я написала в одном стихотворении. Целую Вас. Ваша Ахматова. Привет Вашему мужу, о котором слышу так много хорошего.

Несмотря на дружескую расположенность к Ольге, к ее стихам Ахматова относилась снисходительно. Показательно, что книгу "Ленинградский дневник", о которой идет речь в письме, она оценивает, пользуясь распространенным советским канцеляризмом – "замечательный документ эпохи", что отчасти перекликается и с оценкой "Ленинградской поэмы", которую она высказала Чуковской. Жестко прервав восторги Лидии Корнеевны, Ахматова сказала, что в этих стихах личное так и не стало искусством, а поэтому все написанное – неправда [105] Подробнее см.: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1.: 1938–1941. С. 465.; М., 2007. С. 478–480. .

Вернувшись в Ленинград, Ахматова долго не могла войти в ритм его жизни. Ее состояние усугублялось еще и только что пережитой личной драмой. Ахматова возвращалась к Гаршину, с которым они должны были пожениться и поселиться в его новой квартире.

Надежды ее не оправдались. По всей видимости, Гаршин почувствовал, что война и блокада изменили обоих. Он не решился соединить свою жизнь с Ахматовой. Более того, женился на своей сотруднице, с которой работал в блокадные дни и которая помогла ему справиться с одиночеством и дистрофией.

Передавали его слова, что жена Гаршина, умершая в блокаду, стала являться к нему во сне и просила не связывать свою судьбу с Ахматовой. Анна Андреевна была настолько потрясена этим объяснением, что впоследствии объявила всем знакомым и даже написала об этом в стихах, будто Гаршин сошел с ума.