Наталья Громова - Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Столь же трагической и личной должна была стать в Главной книге тема тюрьмы.

Еще в декабре 1939 года Ольга спрашивала себя: "Как же я буду писать роман, роман о нашем поколении, о становлении его сознания… выключив самое главное – …т. е. тюрьму? Вот и выходит, что "без тюрьмы" нельзя, и "с тюрьмой" нельзя…"

И вот время пришло.

В 1947 году Ольга записывает рассказ большевика Добровольского, работавшего в ЧК у Дзержинского, потом репрессированного, а в 1941 году назначенного комиссаром Седьмой армии. В его задачи входил присмотр за командующим армии Мерецковым, который так же, как и Добровольский, в первые дни войны был возвращен из тюрьмы на фронт.

Добровольский просил командующего не рваться под пули, потому что нужен стране. Мерецков ответил:

"– Отстань. Страшно – не ходи рядом. А мне не страшно. Мне жить противно, – понял? Ну, неинтересно мне жить. И если я что захочу с собой сделать – ты не уследишь. А к немцам я не побегу – мне у них искать нечего… Я все уже у себя имел…

Я ему говорю:

– Товарищ командующий, забудьте вы о том, что я за вами слежу и будто бы вам не доверяю… Я ведь все сам, такое же, как вы, испытал.

– А тебе на голову ссали?

– Нет… этого не было.

– А у меня было. Мне ссали на голову. Один раз они били меня, били, я больше не могу: сел на пол, закрыл голову вот так руками, сижу. А они кругом скачут, пинают меня ногами, а какой-то мальчишка, молоденький, – расстегнулся и давай мне на голову мочиться. Долго мочился. А голова у меня – видишь, полуплешивая, седая… Ну вот ты скажи – как я после этого жить могу".

"Так они и вспоминали, что у них ТАМ было, – пишет Ольга, – но время от времени Добровольский подходил к дверям и слушал, нет ли кого за дверью".

Эту картину разверзающегося ада Берггольц не комментирует и не объясняет, потому что слов для этого уже нет. Жизнь, в которой такое возможно, теряет свою ценность. У человека остается единственная точка опоры – собственное достоинство. Именно оно дает ему силы бросить вызов смерти.

Ее поколение прошло через тюрьмы, допросы и пытки. Поэтому она и написала такие отчаянные слова: "Тюрьма – исток победы над фашизмом, потому что мы знали: тюрьма – это фашизм, и мы боремся с ним, и знали, что завтра – война, и были готовы к ней".

Помогла ли им тюрьма выстоять блокаду? Если считать, что ценность отдельной жизни человека была полностью утрачена, то да. Но и то, что советские люди еще и до войны были готовы к смерти, слабое утешение. Однако они выстояли. Выстояли, чтобы так же, как Добровольский, бояться, что их снова и снова подслушивают под дверью. И тогда опять арест, тюрьма. И все сначала.

Подобных рассказов и размышлений в дневниковых записях немало, но Ольга признается: "Главная книга" рассыпается, не складывается. Должно быть, не было сквозного стрежня, как в первой части. Если бы ей удалось внутренне выйти за пределы советской системы, за пределы "учения", в которое больше не верила, если бы она стала писать историю своих и чужих бедствий как есть – как когда-то бесстрашно о времени и о себе написал Герцен, – может быть, у нее бы и получилось. Но для этого надо было не только отринуть веру в коммунистическую мечту, но и увидеть полную несостоятельность социализма, который был построен в Стране Советов. Этот путь сумели проделать Солженицын, Копелев, Некрасов и многие другие ее современники. Ей же он был не по силам.

Завершающей частью Главной книги должен был стать сборник стихов "Узел". Он вышел в 1965 году.

"С размаху – "Узел", – пишет Берггольц. – Печатать надо только вместе, по крайней мере, "Первороссийск" и "Узел"… Неразрывно спаять тюрьму с блокадой", – и начинает сборник тюремным циклом "Испытание". Вторая часть – "Память" – открывается эпиграфом из Бориса Пастернака: "Здесь будет все пережитое, / И то, чем я еще живу, / Мои стремленья и устои, / И виденное наяву". В третьей части – "Из Ленинградских дневников" – звучат неопубликованные блокадные стихи Ольги. А в последнем разделе "Годы" она прощается со своей молодостью, с мечтой о счастье…

Книга лишена всякого пафоса. Голос Ольги сдержан и суров. Она рассматривает свою жизнь через призму народной катастрофы, которую разделила со всей страной. Она отвечает не только тем, кто пытался заткнуть ей рот, но и самой себе и своей жестокой эпохе:

Об этих стихах, прочитанных Ольгой уже новому поколению поэтов, сохранились воспоминания Елены Кумпан [151] Кумпан Елена Андреевна (1938–2013), российская поэтесса и мемуаристка. . "Однажды на ЛИТО была приглашена Ольга Берггольц, которая пришла не сразу, все время ссылаясь на болезнь. Пришла и стала рассказывать и читать Бориса Корнилова и Павла Васильева, думая, что молодежь их не знает. Она была очень поражена, когда обнаружилось, что они сами знают много стихов только что реабилитированных поэтов. И тогда уже, не боясь ничего, она стала читать самое сокровенное. И в том числе… "Я недругов смертью своей не утешу…"" [152] Кумпан Е. Ближний подступ к легенде. СПб., 2005. С. 23. .

И в стихотворении "Ответ" Ольга пытается не терять надежды на будущее:

В 1957 году Ольга еще надеется, что найдет внутреннюю опору и напишет вторую часть: "Мне надо окрепнуть настолько – физически и душевно, чтоб создать свой новый внутренний мир, воздвигнуть хоть временную опору внутри себя. Из всего, что меня держало во вне, – почти ничего не осталось: ни веры в "учение" и его воплощение, ни любви мужа… Но мне нужно записать наш и мой собственный опыт. Так велит Бог. Он недаром показал мне такие бездны и заставил так много принять радости и страданья. Он ждет от меня, что я запечатлею это. Не знаю, буду ли я вновь писать стихи, – опять как будто бы оцепенело и онемело все внутри, – но слово я чувствую и смогу из множества слов выбрать главное".

Но уже 9 июня 1963 года она в отчаянии признается себе: "Самой не верится, что смогу работать. Вроде даже как и пальцы не слушаются. Какие бы очки я ни втирала окружающим, у меня самой отчетливое сознание, что как никогда я близка к окончательному падению. Даже не внешне, а внутренне… что-то лопнуло во мне внутри – видимо, окончательно и бесповоротно. "Общая идея" исчезла окончательно, суррогатов для нее нет и не может быть, человеческое и женское одиночество – беспросветно…"