Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Сомнения не преодолены, напротив — еще более усилились. Цензор внешний и цензор внутренний сильнее художника. Рискну выдвинуть версию, сообразную логике творческого процесса. С одной стороны, Бабель загипнотизирован силой «святых людей», стоящих на страже революции. С другой — вчерашний толстовец и убежденный гуманист не в силах примириться с волной репрессий, направленных даже и против врагов. Он знает, что многих узников тюремных камер ждет смертная казнь. По мере укрепления режима личной власти Сталина менялся контингент заключенных: места врагов советской власти постепенно занимали те, кто эту власть завоевывал…

К началу тридцатых годов политический климат в стране стал более суровым. Общество вступило в «реконструктивный период». Грандиозные стройки первой пятилетки возглавил передовой отряд ОГПУ — руководители специального управления, ГУЛАГа. Перед советской литературой была поставлена конкретная задача: показать новую жизнь в ее «революционном развитии». Все стремительно менялось. Бабель отчетливо понимал несвоевременность своих специфических писательских интересов. Он едет на Украину, чтобы увидеть строительство еврейских колхозных колоний и приходит в смятение. Урывками пишет серию автобиографических рассказов о детстве, понимая, что литературная общественность ждет от него совсем другое. Иногда печатает «хвосты» из «Конармии» или «Одесских рассказов». И несмотря ни на что работает над «большой вещью» о ЧК.

Летом тридцать первого года Бабель явился к редактору «Нового мира» Вячеславу Полонскому с новыми рассказами. Читал «В подвале», «Аргамак», кое-что из книги о коллективизации. Полонский пришел в восторг, хотя незадолго до встречи успел прочитать три «эротических» новеллы Бабеля и отверг их, опасаясь за «попутническую» репутацию автора. Возможно, кроме эротических сюжетов Полонский ознакомился и с чекистскими. После ухода Бабеля записал в дневнике: «Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель, и то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их позже… Бабель работал не только в Конной, он работал в Чека. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся „Конармия“ такова. А все, что у него есть теперь, — это, вероятно, про Чека» [17] Воспоминания о Бабеле. М., 1989. С. 198. .

Написано с завидной точностью и максимально информативно. Например, Полонский ссылается на мнение А. Воронского, тоже читавшего некоторые новые рассказы Бабеля и признавшего их «контрреволюционными», то есть непечатными. Таким образом, даже доброжелатели и поклонники Бабеля понимали, что у затянувшегося «молчания» имелись свои веские объективные причины.

Существует мнение, что замысел, о котором Бабель рассказывал Фурманову (а также художнице В. М. Ходасевич) [18] Об этом пишет Вячеслав Вс. Иванов в предисловии к воспоминаниям В. Ходасевича «Портреты словами». М., 1987. С. 13. не был осуществлен, но отзвук его сохранился в рассказе «Фроим Грач» [19] Александров Р. Отзвук замысла. // Моряк. Одесса. 1974. № 28. 5 ноября. . К счастью, мне удалось убедиться в обратном. Бабель сдержал слово, данное Фурманову.

Все прояснилось благодаря нашему известному кинодраматургу Алексею Яковлевичу Каплеру. Он дал согласие побеседовать со мной и ответить на вопросы. Договорились о встрече в нижнем холле Центрального Дома литераторов.

Серенький февральский денек 1974 года. Прихожу в ЦДЛ за полчаса до срока и устраиваюсь на диване. Посматриваю на вход. Ровно в три с противоположной стороны из коридорчика, ведущего в кафе, появился Каплер и направился прямо ко мне. Оказалось, он тоже пришел пораньше и уже успел приготовить для разговора по чашке кофе и несколько пирожных. Мы сели за столиком в углу, и я, не теряя времени, приступил к расспросам. Чувствовалось, что Алексею Яковлевичу приятен разговор о Бабеле, которого он хорошо знал. Слушая Каплера, я недоумевал: отчего он не пишет мемуаров? Кажется, даже спросил об этом, но утвердительного ответа не получил. Сначала мы говорили про участие Бабеля в фильме Сергея Эйзенштейна «Бежин луг», потом я спросил о романе. Быть может, Бабель мистифицировал современников? «Нет, почему же, — живо отреагировал Каплер, — я хорошо помню, что однажды присутствовал на вечере, где Бабель читал отрывок из романа…» Я тотчас схватился за карандаш, чтобы как можно точнее записать рассказ Каплера. Вот он.

«Как-то мне позвонил Илюша Бачелис и сказал, что сегодня вечером у него на квартире Бабель будет читать новые вещи. „Приходи, если хочешь“. Что за вопрос! Не представляю себе человека, который мог бы отказаться от такого удовольствия. Я, конечно, обещал прийти к Бачелису на его квартиру в Оружейном переулке. Илюша в то время ведал искусством в „Комсомолке“, его хорошо знали в писательских и журналистских кругах.

Пришел я вовремя. Полон дом гостей, все ждут Бабеля, а он опаздывает. Наконец, раздался звонок, и на пороге появился Бабель в сопровождении незнакомого мне, да, видимо, и всем остальным, человека. „Знакомьтесь, — говорит Исаак Эммануилович и указывает на своего спутника, — знаменитый троцкист Семичев“. Да-а… Лица у присутствующих вытянулись, в комнате воцарилась тягостная пауза. Понимаете: тридцать седьмой год! Уже вовсю шли аресты, люди исчезали бесследно. Но вижу, что Бабель доволен всеобщим замешательством, глаз лукавый, и сам вот-вот начнет смеяться. Тут же выяснилось, что привел он с собой старинного приятеля, наездника с московского ипподрома. Вот так любил пошутить…»

— И как же прошла читка? — перебил я Каплера. — Наверное, Бабель читал неизвестные рассказы, а не отрывок из романа?

«Да нет. Он предупредил нас, что это именно глава из нового романа.

Назывался не то „Чека“, не то „Чекисты“. О чем глава? Насколько помню, это история коменданта губернской „чеки“, который приводил приговоры в исполнение… И вот он пришел в негодность, заболел что ли… Его демобилизовали, дали пенсию, и поехал он к себе в родную деревню. Ну, так вся глава о том, как этот человек не может найти общий язык с крестьянами, которые, кажется, ничего о своем земляке толком не знают. Или, может быть, наоборот — все знают и потому ненавидят. Бывший комендант-чекист испытывает драму страшного одиночества от невозможности найти контакт с нормальными людьми. Гигантской силы вещь…»