Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

— Как вы думаете, где же рукопись романа? — спросил я Каплера.

Алексей Яковлевич отхлебнул из чашки, вздохнул:

— Когда меня выпускали на свободу, то вернули все вещи и бумаги. В этом учреждении существовала строгая форма. Я не сомневаюсь, что к Бабелю применили другую форму — «подлежит уничтожению».

Вероятно, выражение горького разочарования появилось на моем лице. И тогда, как бы в утешение, Каплер рассказал, что вскоре после смерти Сталина на каком-то литературном собрании Фадеев вспомнил отзыв «хозяина» о бабелевском романе. Книга, мол, хорошая, однако издать сейчас (то есть в 1936–1938 гг. — С. П. ) нельзя, разве что лет через десять. Для членов Политбюро и верхушки НКВД роман по указанию Сталина отпечатали в количестве пятидесяти экземпляров. Как официальное лицо и руководитель Союза писателей Фадеев пытался найти рукопись Бабеля и даже привлек к поискам Генерального прокурора СССР. Видимо, не получилось…

В отличие от Каплера Иван Михайлович Гронский, бывший редактор «Известий» и «Нового мира», а позднее узник ГУЛАГа, такой информацией не обладал. Тем не менее его ответ на мой запрос относительно романа Бабеля представляет определенный интерес. В октябре 1977 года Гронский писал мне, что «Бабель собирал материалы о чекистах и с некоторыми из них он даже имел беседы (с Аграновым, Прокофьевым, Р. П. Катаняном и др.). Были и у меня с Бабелем беседы о чекистах — о Ф. Э. Дзержинском, В. Р. Менжинском, И. С. Уншлихте и о др. работниках ВЧК, с которыми я был знаком и к которым относился с большой любовью и глубочайшим уважением. <���…> Рассказы о чекистах Бабель слушал с жадностью. Что-то заносил в свою записную книжку. Задавал вопросы. Но никогда, ни разу он мне не говорил о том, что у него имеется готовый роман о ЧК».

Про спецтираж романа, изготовленный для партийных вождей, Иван Михайлович написал так: «До июля 1938 года я встречался с членами Политбюро, особенно с М. И. Калининым, который, как известно, живо интересовался художественной литературой и часто встречался с писателями. Но никто из них о романе Бабеля и об его „отпечатании“ мне ничего не говорил. Не слыхал я о таком „отпечатании“ и от писателей. А встреч и разговоров с ними у меня было много. Были разговоры и о Бабеле».

Я пишу эти страницы осенью 1993 года. По сравнению с недавним прошлым кое-что в нашем архивном деле стало проще, какие-то двери приоткрылись. Как результат — новые публикации, статьи, неизвестные ранее факты. Есть и сенсационные находки. В присутственных местах Министерства безопасности России теперь можно увидеть людей, работающих с документами, на которых десятки лет стоял гриф секретности. Железные челюсти Левиафана слегка разжались. Но роман Бабеля, посвящённый охранникам страшного чудовища, все еще не найден и будет ли найден? Как знать. Возможно, в бункерах Президентского архива или в хранилищах Политбюро на какой-нибудь дальней полке стоит объемистая папка и ждет своего часа…

К ноябрю 1927 года внутрипартийная борьба в советской России приняла крайние формы. Взаимные политические интриги, бесконечные дискуссии из теоретической плоскости окончательно перешли в сферу практических действий и закономерно увенчались массовыми казнями непокорных оппозиционеров. Невозможно без чувства брезгливости и отвращения читать подлинные страницы истории КПСС. Жестокая борьба за власть, развернувшаяся после смерти Ленина, означала по большому счету только одно: опрокинув самодержавие, большевики не знали, что делать с Россией.

Репрессивный аппарат, созданный в первые месяцы революции и получивший затем имя ОГПУ — НКВД, был использован Сталиным одновременно для истребления нескольких социальных слоев, потенциально опасных режиму личной диктатуры. Это, во-первых, «буржуазная интеллигенция» (включая строптивых представителей церкви), затем политические оппоненты внутри РКП и нелояльные рабоче-крестьянские массы, осознавшие, что они обмануты. На рубеже двадцатых-тридцатых годов стараниями официальной пропаганды изменился облик классового врага. Место «буржуя» и «белогвардейца» заняли «кулак», «враг народа». Перманентный кошмар, навязанный стране Сталиным, становился все более нестерпимым. Самые зоркие из интеллектуалов видели и необратимый процесс перерождения партии. Бабель, несомненно, принадлежал к их числу.

Что же привлекало взор писателя к советской политической полиции? Отчасти ответ находим в дневнике Полонского: острый, пряный, смертельный материал, слезы и кровь. И все-таки этого мало, чтобы понять, почему Бабель продолжает работать над книгой о ЧК даже в то время, когда шансов на публикацию фактически нет. Мое объяснение выглядит следующим образом.

Литературная критика упрекала Бабеля в молчании, а он мучительно искал новые способы художественной выразительности. Опыты с большими эпическими формами не давали желаемого результата, ряд произведений так и остался незаконченным, как например, повесть «Еврейка», читая которую, нельзя узнать автора «Конармии». Но роман о чекистах позволял ему соединение трагического материала с элементами психологического анализа. Это было шагом вперед по сравнению с «орнаментальной» прозой минувшего десятилетия. Любопытны высказывания Бабеля о Льве Толстом на творческом вечере в Союзе писателей в сентябре 1937 года. Он заявил, что в последнее время сосредоточился на Толстом — «самом удивительном из всех писателей, когда-либо существовавших». Технические приемы не главное. Главное в Толстом для него является «чувство мироздания». В качестве примера Бабель взял повесть «Хаджи-Мурат».

«Перечитывая „Хаджи-Мурата“, я думал, вот где надо учиться. Там ток шел от земли, прямо через руки, прямо к бумаге, без всякого средостения, совершенно беспощадно срывая всякие покровы чувством правды, причем, когда эта правда появлялась, то она облекалась в прозрачные и прекрасные одежды». Под влиянием Толстого, похоже, Бабель начинает формулировать для себя понятие писательского идеала. Поездка в Ясную Поляну летом 1938 года также свидетельствовала о повышенном интересе к творческому наследию великого русского художника слова. В декабре Бабель сказал корреспонденту «Литературной газеты»: «Хочу, чтобы в 1939 году в наших книжных магазинах можно было купить в дешевом и полном издании художественные произведения Льва Толстого. Достать их почти невозможно. Лишение это очень велико. Знаю по себе. С годами все неотразимее растет преклонение перед красотой и правдой этих книг» [20] Бабель И. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 399. .

Итак, взявшись за роман о ЧК, Бабель к середине тридцатых годов пришел к мысли, что одного «смертельного материала» уже недостаточно. Нужно понять внутренний мир чекистов, показать их изнутри, а сделать это максимально правдиво можно лишь памятуя о знаменитой «диалектике души». Так возникает интерес к художественному методу Толстого.